Такер поднял на неё вмиг заледеневшие глаза.
– Сегодня можешь спать прямо здесь, я останусь с тобой. Гарантирую, этот ублюдок к тебе и близко не подойдёт.
– Мне не нужен телохранитель, Такер.
«Или любовник, который проводит рядом ночь только потому, что чувствует себя обязанным меня защищать».
Он пытливо вгляделся в её лицо.
– Как скажешь. А меж тем, – и перекатившись, подмял Сару под себя, – я тут вижу очень красивое тело. И наверняка снова его захочу.
Глава 16
На стол приземлилась пачка писем, и Такер оторвал взгляд от монитора. Мейсон, казавшийся как никогда подтянутым, загорелым и бодрым, изобразил приторную улыбку:
– Ваша почта.
– Надо бы подобрать тебе жилет и смокинг.
– Буду тронут, – с чувством ответил друг. – И вообще, сплетники повысили меня в должности от простого слуги до мафиози-перебежчика, который скрывается у тебя по программе защиты свидетелей после дачи показаний против главаря нью-йоркского преступного синдиката.
– Ты же англичанин, – удивился Такер.
– Это прикрытие. Видимо, мой акцент не так правдоподобен.
– Ты чересчур веселишься.
Он вскрыл первый конверт карманным ножом. Мейсон тем временем плюхнулся на изготовленное Такером деревянное кресло-лежак, которое сам покрасил в холодный водянисто-голубой цвет.
– С таким воображением и творческими способностями провинциальные сплетники могут составить вам, писателям, хорошую конкуренцию.
Такер лишь хмыкнул и начал делить письма на две стопки: счета и мусор.
– На самом деле, я вполне поддерживаю теорию, что сплетни – фактически вид устного повествования. Когда же оно записывается и становится художественной литературой, то достигает некой достоверности, преобразовывающей слова из пустой болтовни в искусство. И в итоге, – резюмировал Мейсон, – ты просто прославленный сплетник.
Такер поднял голову:
– Знаешь, а дам-ка я анонимную наводку главарю мафии. – Мейсон фыркнул, Такер вернулся к почте, но тут же услышал, как друг постукивает пальцами по столу. – Хочешь, чтобы я смутил нас обоих, велев тебе заняться чем-нибудь?
– Чем например? – Мейсон угрюмо сполз чуть ниже.
– Как насчёт гонки на каяках, о которой ты рассказывал?
– А ты в курсе, что шестижаберные акулы часто уплывают далеко от моря и путешествуют вверх по реке? И каяки выглядят как детские игрушки для ванной. Игрушка для ванной. – Он выставил одну руку. – Акула. – И схватил её другой. – Нет уж, я пас.
Такер с досадой бросил в стопку ещё один счёт.
– Жаль. Может, развлечёшься с моей боксёрской грушей?
– Боксёрская груша. – Мейсон кивнул. – Звучит крайне заманчиво.
– Лучше, чем сидеть тут и ныть.
– Тебе легко говорить, ты-то регулярно занимаешься сексом.
Такер подавил начавшее было подниматься раздражение.
– Я бы не назвал несколько ночей регулярным сексом. И вообще, моя сексуальная жизнь не твоего ума дело.
– Ну ты же в мою нос суёшь.
Понимая, что друг нарывается – да практически умоляет о драке, – Такер взял последнее письмо и постарался говорить спокойно:
– Прыгай в мой грузовик и езжай в Саванну. Там полно туристов, на берегу реки много баров…
Он осёкся и замер, уставившись на конверт.
– Что такое? – спросил Мейсон.
– Что? А, это… Это мамина корреспонденция. Мне пересылали её, потом снова пересылали, когда я переехал. Я думал, что всех известил, аннулировал все её счета, но… это из банка. Местного банка. Судя по обратному адресу, в ближайшем городе.
Мейсон подался вперёд, забыв о гневе.
– Ты не знал об этом счёте?
– Нет.
В завещании ничего не было, в маминых документах тоже, и она никогда не упоминала ни о каких делах в этом районе.
– Может, пустяки. Реклама или какая-то ошибка.
– Может быть.
Такер сверлил письмо глазами, словно ядовитую змею.
– Не узнаешь, пока не откроешь.
– Конечно. Ты прав.
Глупо расстраиваться. Он уже почти привык, что тоска хватает за горло, когда меньше всего ждёшь. Но чувствовать себя… покинутым из-за того, что мать не делилась с ним какой-то частью своей жизни, – совсем нелепо. Такер и сам от неё многое скрывал.
И вообще, пожалуй, Мейсон прав. Наверное, это пустяки.
Такер провёл ножом по верхней части конверта и вытащил… заявление о продлении срока пользования банковской ячейкой, открытой двадцать восемь лет назад. В год смерти его отца.
– Полагаю, это не ошибка.
Он протянул письмо другу, и пока тот читал, сам уставился на солнечные лучи, прошивавшие кроны деревьев и лениво танцующие на плодородной земле. Из-за сладковатого аромата возвышающейся по правую сторону террасы магнолии запах реки был едва различим. А от горячего и плотного воздуха спасали только прохладительные напитки и тень.
Витало здесь что-то… первобытное, чего недоставало кондиционированному воздуху, продувавшему прежние жилища Такера. И он каким-то образом это уловил, почувствовал. Безумный импульс, толчок, словно второе сердцебиение. Возможно, что-то наследственное, на уровне ДНК.
Интересно, что ещё он унаследовал? И что лежит в банковской ячейке, о которой мать предпочла не рассказывать?
– Такер?
Осознав, что заблудился в лабиринте собственных мыслей, Такер потёр лицо рукой.
– Прости. Итак, очевидно, у моей матери была банковская ячейка, срок пользования которой она ежегодно продлевала.
– Я не очень хорошо знаю американское законы, – Мейсон вернул ему письмо, – но разве не положено проверить содержимое, прежде чем устанавливать права наследования?
– Если оно имеет денежную ценность. – Задумавшись, Такер ущипнул себя за нос. – Даже не представляю, что там. Родители матери погибли в аварии, когда ей было семнадцать, и на похороны ушла значительная часть их сбережений. Отец же никогда не владел ничем таким, что можно оставить в наследство. Дед об этом позаботился. Дом всегда принадлежал мне, и сомневаюсь, что его ценность велика. Мама взяла с собой только одежду и несколько игрушек. Отец не застраховал свою жизнь. Чёрт возьми, ему было всего двадцать два.
– А в вещах матери ты ключа не находил?
– От банковской ячейки? Нет. Я… погоди. Ключи. – Такер вспомнил о дне, когда Сара застала его срыв. И почувствовал боль от непроходящего смущения. – Есть какая-то пластиковая связка ключей. Среди детских игрушек и сувениров на чердаке. Возможно, некоторые настоящие. Один был достаточно маленьким.
– Думаешь, она оставила ключ здесь?
– Не знаю. – Откуда ж ему знать? – Мне было четыре года. Ты много чего помнишь о том времени, когда тебе было четыре?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
