«Когда я несколько освоился с внезапным переходом от грохота к полной тишине, моим первым порывом было открыть дверь, которую я только что затворил за собой. Ее ручка словно сама собой прыгнула мне в ладонь, и пальцы крепко ее охватили. Мне захотелось снова шагнуть под грозу, чтобы выяснить, не утратил ли я вдруг и зрение, и слух. Я повернул ручку и потянул дверь. За нею оказалась другая комната!
Комнату эту заливал слабый зеленоватый свет, источник которого я не мог определить; все в ней было вполне видимо, хотя и неотчетливо, словно сквозь дымку. Я говорю «все», но, если точнее, в пределах ее голых каменных стен не было ничего, кроме людских трупов. Их было, пожалуй, восемь или десять – наверное, понятно, что мне тогда было не до счета. Если судить по росту и сложению, здесь были люди различного возраста, от младенца и старше, среди них были как мужские, так и женские. Все тела были распростерты на полу, кроме одного, которое принадлежало, похоже, молодой женщине, – она сидела в углу, прислонясь спиной к стене. Да еще одна женщина, постарше, держала на руках малыша. Тело подростка лежало лицом вниз поперек ног бородатого мужчины. На одном или двух почти не было одежды, а молодая девушка прикрывала грудь какой-то тряпкой, наверное, тем, что осталось от платья. Тела находились на разных стадиях разложения, плоть на них ссохлась.
Некоторых, пожалуй, уже можно было назвать скелетами.
Пока я стоял, ошеломленный этим ужасным зрелищем и все еще держа дверь открытой, мое внимание в силу какой-то странности восприятия отмечало не общий смысл этой чудовищной сцены, а различные частности и детали. Возможно, мой разум, ведомый инстинктом самосохранения, отыскивал облегчение в предметах, которые могли хоть чуть ослабить опасную для него напряженность. Среди прочего я отметил, что дверь, изнутри была окована толстыми пластинами кованого железа. Три мощных скошенных задвижки виднелись на равном расстоянии друг от друга в торце двери. Я отпустил ручку, и они высунулись из своих гнезд, повернул – и они снова спрятались. Это был пружинный замок. На внутренней стороне двери не было ни ручки, ни чего-то подобного – только гладкий металл.
Разглядывая все это с интересом и тем избирательным вниманием, которое теперь немало меня удивляет, я, помнится, почувствовал, что меня мягко отстраняют – это судья Вэй, о котором я, ошеломленный увиденным, совсем было позабыл, протискивался мимо меня в страшную комнату. «Ради Господа нашего, – крикнул я ему, – не заходите туда! Давайте лучше выбираться из этого проклятого места!»
Он не обратил на мой возглас никакого внимания, но (как бесстрашный джентльмен и настоящий южанин) быстро зашел в комнату, опустился на колени возле одного из трупов, желая, наверное, осмотреть его получше и осторожно приподнял обеими руками его почерневшую ссохшуюся голову. В ноздри мне ударила ужасная вонь, и это оказалось, что называется, последней каплей. Мои чувства изменили мне; я ощутил, что падаю. Падая, я выпустил дверь и успел услышать, как она, громко клацнув, захлопнулась!
Больше я ничего не помню. Шестью неделями позже я опомнился в манчестерской гостинице, куда меня, как я потом узнал, доставили на следующий день совершенно посторонние люди. В течение всех этих недель я страдал, как мне сказали, от нервной лихорадки, сопровождаемой непрестанным бредом. Меня нашли на дороге в нескольких милях от проклятого дома; но как я из него выбрался и куда направлялся, вспомнить не могу. Едва поправившись, точнее сказать, едва врачи разрешили мне говорить, я спросил, что случилось с судьей Веем, и мне ответили, – чтобы не беспокоить меня, как я теперь понимаю, – будто он благополучно вернулся к себе домой и с ним все в порядке.
Никто не поверил ни слову из моей истории, да и стоит ли этому удивляться? И может ли кто представить себе мою печаль, когда, вернувшись через два месяца к себе во Франкфорт, я узнал, что судью Вея никто не видел с той ужасной ночи? Потом я горько сожалел, что из ложно понятой гордости не повторял всем и каждому свою невероятную историю и не настаивал на ее правдивости.
Со всем, что произошло позже – как обыскивали Дом Призрака и не нашли там никакой комнаты, хотя бы отдаленно похожей на ту, какую я описал; как меня пытались объявить сумасшедшим и как мне удалось посрамить моих обвинителей – читатели «Адвоката» уже знакомы. Добавлю лишь: за все эти годы у меня не убавилось уверенности, что раскопки (на производство которых у меня нет ни законного права, ни достаточных средств) могли бы пролить свет на тайну исчезновения моего несчастного друга, а возможно, и прежних обитателей дома, ныне пустого и разрушенного. Все же я не отчаиваюсь начать когда-нибудь такие разыскания, и единственное, что меня огорчает, так это отсрочка, вызванная незаслуженной враждебностью и упорным недоверием родных и друзей покойного судьи Вея».
Полковник Макардл умер во Франкфорте 13-го декабря 1879 года.
Средний палец на правой ноге
I
Все, кого ни спроси, знали, что в заброшенном доме Ментона завелся призрак. И окрестные фермеры, и даже жители Маршалла, близлежащего городка – словом, все здравомыслящие люди, – нимало в этом не сомневались. Впрочем, несколько оригиналов, этаких, знаете ли, профессиональных скептиков, изъявляли недоверие на страницах маршалльского «Прогресса», например; но ведь на то они и оригиналы. Но тому, что в доме нечисто, были доказательства, причем сразу двух родов: во-первых, свидетельства беспристрастных очевидцев, а во-вторых, – и это было самым наглядным – сам дом. Слова людские можно, конечно, оспорить, иные только этим и заняты, но против очевидных фактов скептики бессильны.
Во-первых, никто из смертных не жил в ментоновском доме уже более десяти лет, и вся усадьба, равно как и надворные постройки, медленно, но верно приходила в упадок. Согласитесь, от этого обстоятельства просто так не отмахнешься. Насчет местоположения ментоновского дома следует сказать, что стоит он близ самого пустынного участка дороги, ведущей из Маршалла в гарристон, на месте, где некогда была ферма, от которой осталась некоторые памятки: полусгнивший забор и заброшенное поле, давно не паханное и сплошь поросшее ежевикой. Сам дом находился пока в довольно сносном состоянии, хотя краска на нем облезла, да и для стекольщика в нем нашлось бы немало работы, поскольку окрестные маленькие мужчины почасту демонстрировали свое отношение к жилью без жителей издавна укоренившимся способом. Дом был о двух этажах, фасад – почти квадратный с единственной дверью и двумя окнами по ее сторонам, давно забитыми досками. Окна же второго этажа зияли дырами, пропуская внутрь, как солнечные лучи, так и непогоду. Вокруг дома невозбранно произрастали разного рода сорняки, а у нескольких деревьев, покосившихся из-за постоянных ветров на одну сторону, был такой вид, будто им невтерпеж убежать подальше. На страницах маршалльского «Прогресса» тамошний записной остряк выразил все это в кратких словах: «В доме Ментона призраки шалят потому, что он только на это и годен». И еще один факт помог укорениться мнению, что дом этот – лучшее прибежище для нечисти: десять лет назад мистер Ментон встал ночью с постели и почел за благо перерезать горло сперва жене, а потом – двум маленьким детям. Сам он после этого сбежал неведомо куда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
