Но в среду все переменилось. Из городка Нолан, на расстоянии восемь миль, дошли сведения, осветившие дело с совершенно другой стороны. Весь Нолан состоял из школьного здания, кузницы с лавкой при ней, «магазина» и полудюжины жилых домов. Хозяином «магазина» был некто Генри Оделл, кузен старшего Мэя. В тот самый воскресный полдень, когда пропал мистер Мэй, мистер Оделл и четверо его соседей, – все люди уважаемые и заслуживающие доверия – сидели в коптильне, что примыкала к магазину, и разговаривали. День был жаркий, потому и передняя дверь, и черный ход были нараспашку. Около трех часов пополудни Чарльз Мэй, хорошо знакомый, по крайней мере троим из них, зашел через переднюю дверь и вышел через заднюю. На нем не было ни шляпы, ни пиджака. Он ни на кого не взглянул, ни с кем не поздоровался, что, впрочем, мало удивило присутствующих, поскольку все заметили, что он серьезно поранен. Над его левой бровью зияла глубокая рана, из которой текла кровь, заливая пол-лица и шею и пропитывая ворот светло-серой рубашки. Странно, но все подумали, что он с кем-то подрался, и теперь идет кратчайшим путем к ручью, который протекал на задах у «магазина», чтобы умыться.
Наверное, особый провинциальный этикет – особого рода деликатность – удержал их от того, чтобы пойти за ним и чем-то помочь. По крайней мере, в записях суда, из которых, главным образом, почерпнуты описываемые события, нет ничего, кроме самого этого факта. Они ждали, когда Мэй вернется, но так и не дождались.
За ручьем, что протекал позади «магазина», миль на шесть – до самых Холмов Индейского Колдуна – простирался лес. Как только соседи Мэя узнали, что его видели в Нолане, в их мнениях и настроениях произошла заметная перемена. Комитет бдительных самораспустился без формального решения. Поиски на лесистых берегах Мэй-крик прекратились, и почти все окрестные мужчины принялись обшаривать кусты вокруг Нолана и по Холмам. Но никаких следов пропавшего так и не нашли.
Самым странным во всей этой загадочной истории стало то, что человека судили за убийство того, кого мертвым никто не видел, следовательно, живого. Всем нам то и дело приходится слышать о капризах и казусах местных фемид, но этот случай, думается, уникален даже для фронтира. Как бы то ни было, против Джона Мэя, едва вставшего с одра болезни, было выдвинуто официальное обвинение в убийстве его пропавшего отца. Адвокат возражать не стал, полагая, что трудностей в этом деле не будет. Обвинение было вялым и небрежным, и защита легко установила алиби подсудимого, по крайней мере, в отношении убийства. Коль скоро в то самое время, когда Джон Мэй, как ему вменяется, убил Чарльза Мэя, – если таковое действие вообще имело место, – Чарльз Мэй был в нескольких милях от того места, где мог быть Джон Мэй, из этого со всей очевидностью следует, что если Чарльз Мэй и умер насильственной смертью, то наверняка от руки кого-то другого.
Джона Мэя оправдали, и он тут же уехал неизвестно куда – больше никто о нем ничего не слышал. Вскоре его мать и сестры переехали в Сент-Луис. Их ферму купил один из соседей и присоединил к собственному участку, дом же Мэя с тех пор пустует, и уже приобрел мрачную репутацию места, где нечисто.
На следующий же день после того, как семейство Мэев покинуло те места, несколько мальчиков, игравших в лесу близ Мэй-крик, нашли в разрытой кабанами куче прошлогодней листвы заступ. Ржавчина почти не тронула его, если не считать одного места на самом краю, где, кроме того, заметна была и кровь. На черенке были вырезаны буквы «Ч» и «М».
Эта находка снова всколыхнула местное общество. Землю вокруг места, где нашли заступ, тщательно обследовали и в конце концов отыскали мертвое тело. Оно было зарыто на глубину двух-трех футов, сверху же земля была присыпана палой листвой и сучьями. Тление не так уж сильно тронуло его, что, наверное, можно объяснить минеральным составом тамошней почвы.
Над левой бровью зияла глубокая рана, кровь из которой залила всю левую сторону лица и пропитала ворот светло-серой рубашки. Череп оказался пробит насквозь. Тело это, несомненно, принадлежало Чарльзу Мэю.
Но кто же тогда прошел через «магазин» мистера Оделла в Нолане?
Поле перейти
Одним июльским утром 1854 года плантатор по имени Уильямсон, живший в шести милях от Селмы, штат Алабама, сидел с женой и ребенком на веранде своего дома. Между домом и проселком, который в тех местах величался большой дорогой, ярдов на пятьдесят тянулась лужайка. По ту сторону дороги лежало огороженное пастбище площадью около десяти акров, ровное и совершенно пустое – в том смысле, что на нем не было ни дерева, ни скалы, ни постройки, словом, никаких естественных или рукотворных предметов. Надо еще сказать, что в то время, о котором идет речь, на пастбище не было и никаких животных. В поле, которое расстилалось сразу же за пастбищем, виднелись рабы, числом в дюжину, и надсмотрщик.
Отбросив окурок сигары, плантатор встал и сказал: «Я забыл поговорить с Эндрю насчет лошадей». Он имел в виду надсмотрщика.
Уильямсон неторопливо двинулся по дорожке, посыпанной гравием, сорвал по пути цветок, пересек дорогу и зашел на пастбище, где приостановился, закрывая воротину. Тут он помахал рукой Армору Рену, чья плантация располагалась по соседству – тот как раз ехал мимо в открытой коляске вместе со своим тринадцатилетним сыном Джеймсом. Когда они отъехали на пару сотен ярдов, мистер Рен вдруг спохватился: «Я же забыл сказать мистеру Уильямсону насчет лошадей».
Тут дело в том, что мистер Рен продал мистеру Уильямсону несколько лошадей. Их должны были перевести с одной плантации на другую еще до вечера, но по каким-то причинам, которые нам не так уж интересны, мистеру Рену оказалось удобнее отправить их на следующий день. Груму велели ехать назад, и когда он развернул коляску, все трое увидели Уильямсона, неторопливо идущего через пастбище. Тут одна из их лошадей споткнулась и чуть не упала. Впрочем, все обошлось, лошадь удержалась на ногах, и тут Джим Рен крикнул: «Папа, папа, а куда делся мистер Уильямсон?!».
Ответить на этот его вопрос в нашем рассказе не представляется возможным. Лучше мы приведем запись показаний мистера Рена, данных под присягой в ходе официального расследования случая с Уильямсоном:
«Восклицание моего сына заставило меня взглянуть туда, где я только что видел исчезнувшего (sic!), но его там не было, как не было и нигде вокруг. Не буду говорить, что тогда меня это особенно удивило или что я сразу же понял всю серьезность происшествия. Пожалуй, поначалу оно показалось мне просто странным. Мой сын, однако, был удивлен сверх всякой меры и, пока мы шли к воротам пастбища, все повторял свой вопрос на разные лады. Мой грум Сэм тоже был обеспокоен, но, как я понимаю, больше волнением моего сына, нежели чем-то, что он мог видеть своими глазами. (Это предложение в документе вычеркнуто.) Мы вышли из коляски у ворот ограды, и когда Сэм привязывал поводья к ограде (sic!), туда же прибежала миссис Уильямсон с ребенком на руках, а с нею – несколько негров. Все они были крайне возбуждены и кричали: «Он пропал, пропал! Господи! Какой ужас!». Было еще множество возгласов того же рода, все их я сейчас уже не припомню. Мне тогда показалось, что они имели в виду нечто большее, чем просто исчезновение Уильямсона, пусть даже оно произошло буквально на глазах у супруги. Миссис Уильямсон была в истерике, но это, как я полагаю, вполне естественно при таких обстоятельствах. Тогда я и подумать не мог, что этот случай сведет ее с ума. С тех пор я никогда не видел мистера Уильямсона и не имел о нем никаких известий».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
