Меня от неожиданности прошибла слеза, и я ни с того ни с сего рассмеялся.
— Лучше всего было бы просто дать вам для барышни катетер. Она бы походила с ним денек-другой, начались бы схватки, и — выкидыш обеспечен. Плюс, конечно, сильное кровотечение, но тут уж ни одна больница ей в приеме не откажет, в порядке экстренной медицинской помощи. А нравится мне этот вариант потому, что ей не нужно было бы сюда приезжать; однако дело это нескорое, схватки могут начаться только в среду, а катетер в матке доставит ей такие незабываемые ощущения, что она, глядишь, и без того пустит себе пулю в лоб. Привезете ее сегодня ночью сюда, я вычищу зародыш, и все дела.
— Привезу, конечно, привезу. Господи, как здорово!
— Ничего здорового. Дело это грязное и неприятное до крайности, но я возьмусь за него — как за последнюю возможность спасти ваш случай. Взамен вы не только отдадите мне все ваши деньги — этот переезд вылетит мне в копеечку, — но и сами уволитесь с работы и поедете с нами. Мне это нужно по двум причинам: во-первых, и это главное, для того, чтобы успешно вернуть вас в график терапевтических процедур, я должен иметь вас под рукой двадцать четыре часа в сутки; во-вторых, мне понадобится молодой мужчина — пока мы окончательно не устроимся на новом месте, у нас будет масса тяжелой физической работы. Это и будет ваш первый терапевтический курс. Трудотерапия. Может, цена чересчур высока?
Я вспомнил о старичках в дормитории.
— Не тяните резину, Хорнер, — сурово сказал Доктор, — я ведь могу и передумать. Ваш случай — это мое хобби, и я им увлечен, но не до одержимости, а вы раздражаете меня едва ли не чаще, чем забавляете.
— Я согласен, — сказал я.
— Превосходно. Сегодня ночью я сделаю ей аборт. По случаю воскресенья деньги отдадите чеком. Завтра скажете в колледже, что уходите с работы, а в среду утром будьте на вайкомикском автовокзале, терминал «Грейхаунд», в восемь тридцать. Там встретитесь с миссис Доки и кое с кем из пациентов — и отправитесь с ними вместе на автобусе.
— Хорошо.
— Стоит вам объяснять, что я могу сделать, чтобы принудить вас сдержать слово или по крайней мере заставить горько раскаяться, если вы его все-таки нарушите?
— Нет необходимости. Доктор, — сказал я. — У меня больше просто нет сил. И слово я сдержу.
— Вот и мне тоже так кажется, — он улыбнулся, — безотносительно к силам. Ну что ж, на том и порешим. — Он встал. — Пациенты ложатся в девять. Барышню доставите в половине десятого. Не светите фарами в окна и не поднимайте шума, а то вы мне весь дом перебудите. И чек привезете вместе с банковской книжкой, чтобы я мог убедиться, что он выписан на всю имеющуюся сумму. До свидания.
Я вышел; в холле миссис Доки все так же флегматично увязывала шпагатом картонные коробки.
— Доктор мне объяснил насчет переезда, — сказал я ей. — Похоже, я еду с вами, по крайней мере на какое-то время.
— Ясно, — рыкнула она, даже не подняв ко мне лица. — Встречаемся ровно в восемь тридцать. Автобус отходит в восемь сорок пять.
— Буду, — сказал я и почти бегом кинулся к машине. Дело шло к пяти.
Глава двенадцатая
Я стоял у Морганов в гостиной, не сняв плаща, потому как вовсе и не ожидалось, что я останусь
Я стоял у Морганов в гостиной, не сняв плаща, потому как вовсе и не ожидалось, что я останусь к ужину или зачем-нибудь еще. И Джо и Рении были в кухне, готовили, не торопясь, детям ужин. Настроение у них, судя по всему, было превосходное, и они, видимо, даже шутили.
— Ну, и где ты был на этот раз? — спросила Ренни.
— Я все устроил, — сказал я.
— Тебе нужно всего лишь навсего успеть на ближайший рейс до Ватикана, — подхватил Джо, подладившись под мой голос и под мою усталость с облегчением пополам, — и объяснить по прибытии, что ты сожительница Папы Римского.
— Я раз и навсегда официально заявила, что больше врать не стану, — рассмеялась Ренни.
— Я заеду за тобой в девять, — сказал я. — Нам назначено на полдесятого. И это будет не эрготрат.
Улыбка на лице у Ренни как-то вдруг увяла; она даже побледнела немного.
— Ты что, действительно кого-то нашел?
— Да. Он врач, сейчас на пенсии, содержит в Вайнленде реабилитационный центр.
— Как его фамилия? — спросил Джо; он тоже перестал улыбаться.
— Он пожелал остаться неизвестным. Я думаю, его можно понять. Но врач он хороший. До того как я сюда приехал, мы уже несколько лет были знакомы. По правде говоря, на преподавательскую работу я устроился именно по его совету.
Вид у них был слегка ошарашенный.
— Никогда не слышала, чтобы в тех краях был центр реабилитации, — с сомнением в голосе сказала Ренни.
— Просто он не слишком жалует посторонних — и пациентам так спокойней, да и сам он негр, а клиентура у него исключительно белая. Мало кто о нем знает.
— Он хороший специалист? — неуверенно спросил Джо. К этому времени они уже оба стояли у кухонной двери, в проеме.
— Это не важно, — быстро сказала Ренни и вернулась к плите.
— Соберешься к девяти? — спросил я.
— Соберусь.
— Ты тоже, наверное, захочешь поехать? — я посмотрел на Джо.
— Не знаю, — как-то тускло сказал он. — Позже решу.
Было такое впечатление, будто я им что-то испортил.
Едва я вернулся домой, впервые за последние несколько дней расправив плечи, началась реакция не только на недавнюю суету, но и на всю и всяческую взятую мною на себя ответственность. Почувствовать облегчение от того, что удалось-таки предотвратить самоубийство Ренни, было несложно, куда труднее было вывести из этого всего некую мораль, а я именно и хотел вывести для себя мораль. Я хотел, чтобы эта авантюра научила меня — по отношению к самому себе — следующему: что каких бы там расплывчатых и подвижных — если рассуждать абстрактно — этических норм я ни придерживался, но играть сколь-нибудь последовательно одну и ту же роль (быть «настоящим», в терминологической системе Ренни) и, значит, глубоко входить в жизни других людей, не причиняя при этом вреда — не только им, но и собственному спокойствию, — я не способен; что мои не поддающиеся рациональному объяснению вспышки совестливости и жестокости, сострадательности и цинизма — проще говоря, все та же моя неспособность выступать достаточно долго в одном амплуа — могут в равной степени причинять боль не только окружающим, но и мне самому; и что эта вот непоследовательность сводит на нет мою способность подолгу и со спокойствием душевным пребывать в неприятных для меня ситуациях — каковой способностью обладает, к примеру, Джо. Не то чтобы я постоянно нуждался в друзьях или стремился их завести, но разве не ясно (и этому я тоже хотел бы себя научить), что, принявши во внимание мой собственный, особый вариант личной целостности, я, ежели вообще говорить о друзьях, должен избегать вовлеченности — должен оставить их в покое.
Урок несложный, но читать самому себе мораль я, похоже, так пока и не научился. Я чувствовал все сразу: нелепость ситуации, и облегчение, и замешательство, и злость, и неловкость, и сентиментальную привязанность к Морганам, и раздражение — а зачем они такие идиоты, а зачем я такой идиот, — плюс судорожный коктейль из прочих разных чувств, включая полное безразличие ко всей этой дурацкой ситуации.
Кроме того, я ни капли не устал ни от собственной персоны, состоящей из более мелких и частных персон, ни от самой этой моей маленькой тайны. И хотя, по правде говоря, я не собирался держать данное Доктору слово и ехать за ним в Пенсильванию, я все же написал доктору Шотту записку с известием о том, что увольняюсь: играть в ответственность мне в самом деле надоело, и я дозрел до желания оставить и Вайкомико, и Морганов. В новом городе, с новыми друзьями, даже и с новым именем — может, у меня и выйдет изобразить на публику достаточную долю цельности, чтоб притвориться личностью и жить с миром в мире; может, при наличии определенной актерской выучки и практики… Может, я женюсь на Пегги Ранкин; возьму ее фамилию; сделаю ей ребенка. Я улыбнулся.
Без нескольких минут девять я заехал за Ренни — они с Джо как раз заканчивали поздний ужин при свечах.
— Есть что отметить, — сухо сказал Джо. Он тут же включил свет, задул свечи, и я увидел, что на ужин у них были сосиски в тесте и кислая капуста. Джо предоставил Ренни возможность самой надеть плащ и занялся посудой.
— Это надолго? — спросил он меня.
— Не знаю, Джо, — мне стало вдруг ужасно неловко. — Не думаю, чтобы слишком.
— Я готова, — сказала Ренни. Вид у нее был еще тот: бледная, руки дрожат. Джо дотронулся до ее лица губами, включил кран и принялся мыть тарелки.
— Ты не едешь? — спросил я.
— Нет.
— Ну, значит… — начал было я; Ренни уже шла к дверям. — До скорого.
