излишне. Когда ты возражаешь, что закрывать балкон нельзя, потому что это противозаконно, они пробормочут (обращаясь друг к другу: они общаются только друг с другом, на тебя – ноль внимания): «Это не проблема. У нас есть связи в мэрии».
Что касается «жуликов», то они являются провернуть сделку. Эти времени даром не теряют. Окинув комнаты беглым взглядом – внутрь они даже не заходят, – они устраиваются в гостиной, жестом приглашая присесть и тебя (как будто хозяева они, а ты – гостья), и, заложив ногу за ногу, изрекают: «Ну что, обсудим грязь?»
●
В первый раз я не поняла, Михаил. Клянусь тебе.
В полном смущении я посмотрела на свою блузку: может, на ней пятно, которого я не заметила? Когда живешь одна, все возможно. Некому спасти тебя от пятен. Потом я испугалась: вдруг что-то не так с канализацией. Или с бачком в туалете. Неужели он подтекает? Я же ничего в этом не понимаю. Но нет. «Грязью» на их языке называются деньги. «Обсудить грязь» означает начать торговаться. А торговаться, в свою очередь, – это предложить смехотворно низкую по сравнению с указанной в объявлении цену. И безапелляционно заявить: «Учитывая состояние квартиры, мадам, это реальная цена».
У «посредников» всегда потный лоб. Меня посетило пятеро из них. И у всех потел лоб. И все в один голос убеждали меня, что без их услуг мне не обойтись: «Мы проведем для вас предварительный отбор. Мы позаботимся о том, чтобы к вам приходили только серьезные люди…» Ну, этих я быстро раскусила.
Понимаешь, Михаил, я не нуждалась в предварительном отборе. Наоборот. Я – одинокая женщина. Мне доставляло удовольствие встречать у себя посетителей. Солидных или жуликоватых. Вежливых или грубиянов. Все лучше, чем слушать эхо собственного голоса.
А Авнер Ашдот? Что ж, он, безусловно, заслуживает отдельного рассказа.
●
Авнер Ашдот предупредил о своем визите заранее. Он не назвался. Я знала, что должен приехать мужчина в годах, но не ожидала, что это будет он.
– Почему вы не сказали по телефону, что это вы? – спросила я.
– Не думал, что вы меня запомнили, – ответил он.
– Пойдемте, – сказала я. – Покажу вам квартиру. (Ты меня знаешь, Михаил: в замешательстве я всегда стараюсь переключиться на что-нибудь полезное.)
Мы пошли осматривать квартиру. Он следом за мной заходил в каждую комнату и молча окидывал ее цепким взглядом. Я сводила его на задний балкон, показала, какой оттуда открывается вид. Он за все это время так и не произнес ни слова. В ванной комнате я попыталась растопить лед: «До вашей ей, конечно, далеко!» Но он даже не улыбнулся.
Записной книжки у него с собой не было, но у меня сложилось впечатление, что она у него в голове и он заносит в нее каждую деталь. Наконец он сказал:
– Цена, указанная в объявлении, слишком низкая.
– Слишком низкая?
– Я готов дать за вашу квартиру на двадцать процентов больше.
– Это очень щедро с вашей стороны.
– Это не щедрость, это трезвый расчет. Сейчас рынок из-за протестов стагнирует, но протесты не вечны. Скоро цены пойдут вверх.
– Откуда у вас такая уверенность?
– В Израиле всегда так. В этом смысле счастливые и несчастные семьи похожи друг на друга. Все хотят иметь собственное жилье. А по возможности и еще одно, чтобы вложить деньги. Но пространства у нас мало. Площадок под застройку не хватает. Поэтому рост цен неизбежен.
– Ну, вам виднее.
– Кстати, я нашел вам квартиру в Тель-Авиве. За те же деньги. У вас даже немного останется.
– Постойте-ка… Откуда вам известно, что я ищу квартиру в Тель-Авиве?
●
Прости, Михаил, ты прав. Я должна тебе его описать. Когда в каком-нибудь процессе у меня возникали сомнения по поводу приговора, ты всегда просил уточнить: «А как он выглядит, Двора?»
Он высокий. Это, наверное, первое, что бросается в глаза, когда смотришь на Авнера Ашдота. Высокий, но не сутулый. Логично ожидать, что с таким ростом и в таком возрасте он будет похож на вопросительный знак, но это не так. Он похож на восклицательный знак. Его возраст выдает только походка. Немного медлительная. Точнее говоря, размеренная. Как будто рассчитывает каждый шаг.
Или лучше начать с одежды? Он одевается очень элегантно. С почти неизраильским шиком. Как будто много лет прожил в Европе, только недавно вернулся в Израиль и еще не успел обновить гардероб в соответствии с принятой у нас неряшливой модой. Разумеется, сорочка, застегнутая на все пуговицы и заправленная в брюки. Кожаный ремень с большой пряжкой. Не хотела бы я быть ребенком, которого порют таким ремнем.
Я не случайно упомянула про порку. От этого Авнера Ашдота веет какой-то скрытой агрессией. В чем именно это проявляется? Я пытаюсь это понять, Михаил. Прикладываю массу усилий. Подобные вещи не так просто определить. Иногда это просто ощущение – ты как будто чувствуешь в атмосфере едва заметный признак угрозы. Возможно, всему виной его глаза. Они у него красивого цвета. Голубые. Но никто не скажет, что у него красивые глаза. Они не вызывают желания долго в них смотреть. Напротив. Вызывают желание отвести взгляд.
– Откуда я знаю, что вы собрались перебраться в Тель-Авив? – уставившись на меня, повторил он. – Ну, допустим… у меня свои источники. – И, помолчав минуту, добавил: – Я не надеюсь, Двора, что вы предложите мне принять у вас душ. Но стакан холодной воды вы мне нальете?
●
Вот так, за стаканом воды, как за бокалом вина, мы начали разговор.
Который оказался долгим. Каждый раз, когда я пыталась вернуться к причине нашей встречи, то есть к продаже квартиры, Авнер Ашдот выдавал очередную байку, далеко уводившую нас от насущной темы.
Как выяснилось, он много лет работал в министерстве обороны, объездил чуть ли не весь мир и сталкивался с самыми разными культурами. Самое сильное впечатление на него произвел – и даже после тридцати лет странствий продолжал завораживать – тот факт, что у каждого народа свои представления о нормах поведения. Скажем, в Париже на супружеские измены принято смотреть сквозь пальцы. Часть его работы состояла в том, чтобы по указанию службы внешней разведки устанавливать прослушивающие устройства в домах высокопоставленных чиновников. И что же он слышал? Чаще всего разговоры всех этих шишек, как мужчин, так и женщин, крутились вокруг адюльтера. В Италии, напротив, отношение к браку более консервативное, зато свирепствует коррупция, а влияние мафии на повседневную жизнь людей не поддается описанию. В Неаполе невозможно открыть ни одну лавчонку, не получив добро от каморры. Самое
