На столь патетическую речь отца Скедони подвигли скорее личная обида и гнев, и он, обычно скрытный и осторожный, был теперь предельно откровенен.
— О чем вы? — встревожилась маркиза. — О каком непочтении и святотатстве вы говорите, святой отец? Выражайтесь яснее, прошу вас.
— Я вынужден быть откровенным с вами, сестра моя, ибо мною движет глубочайшее уважение к вам. Сильные должны знать правду, какой бы горькой она ни была, лишь слабые нуждаются в снисхождении.
Скедони вовсе не собирался требовать от маркизы принятия каких-либо срочных мер против строптивого отпрыска. Он всего лишь хотел подготовить ее к тому, что таковые могут понадобиться, имея в виду тот день и час, когда придет его черед расквитаться с дерзким юнцом.
Зная, сколь падка на лесть и тщеславна маркиза, он решил в полной мере использовать эти ее слабости. С этой целью он рассыпался в самых изощренных комплиментах ее мудрости, уму, высокой морали, а ее черствость и бессердечие восхвалял как твердость духа.
Затем он рассказал маркизе о поведении Винченцо в церкви Святого Духа, кое-что преувеличив, кое-что придумав, и создал у маркизы представление о действиях ее сына как действительно неблагочестивых и оскорбительных.
Маркиза выслушала его в немом гневе и удивлении и поэтому в дальнейшем с готовностью приняла все его советы. Покидая дворец, Скедони имел все основания праздновать победу и лелеять надежды на отмщение.
Маркиз ди Вивальди был в полном неведении относительно последнего разговора, состоявшегося в ее будуаре. Свое мнение он уже высказал жене ранее в беседах с ней, где подчеркнул, что решительно против каких-либо недостойных мер, в данном случае с тем, что намеревалась осуществить его жена, однако, согласился. В последнее время маркиза вообще предпочитала с ним не советоваться. Да и он сам все больше беспокоился о сыне, замечая его длительные отлучки. Как бы он ни заботился о чести своей семьи и собственного имени, он искренне любил сына и мало, в сущности, верил в серьезность его намерений в отношении Эллены, тем не менее в последние дни он испытывал настоящую тревогу, и его время от времени одолевали сомнения. Новое длительное отсутствие Винченцо сильно напугало его.
Он опасался, что юноша, узнав, где Эллена, из страха потерять ее неосмотрительно свяжет себя с ней обетом брака. С другой стороны, он не менее страшился гнева и отчаяния Винченцо, если ему не удастся найти возлюбленную. Старый маркиз искренне сокрушался о происшедшем и теперь тревожился о судьбе Эллены не менее, чем Винченцо. Он был настолько испуган и растерян, что отдавал слугам столь путаные и противоречивые указания, отправляя их во все стороны на поиски сына, что те совсем не знали, что им делать. Но поскольку его жена держала от него в секрете, куда увезена Эллена, он не мог указать им точно, где, возможно, следует искать Винченцо.
В то время как маркиз пребывал в мучительном неведении относительно сына, а Скедони продолжал осуществлять свои коварные планы, касающиеся дальнейшей судьбы Эллены, Винченцо проезжал одну за другой деревушки и города, следуя по пути, которым могли провезти Эллену. На почтовой станции в Браселли, к сожалению, он получил столь скудную информацию, что это повергло бедного юношу в отчаяние. Ему просто сказали, что какой-то экипаж с закрытыми окнами действительно проезжал и после смены лошадей в то утро, когда была похищена Эллена, последовал по направлению к Морганье.
В Морганье, куда прибыл Винченцо, след, как казалось, окончательно затерялся. Здесь никто не мог вспомнить ни единого путешественника, проехавшего накануне, тем более того, куда он проследовал дальше. А для Винченцо это было самое главное, ибо Морганья стояла на развилке дорог.
Выбрав наугад одну из них, Винченцо и Паоло проследовали по ней. Юноша полагал, что его мать, скорее всего, попытается заточить Эллену в монастырь, и решил расспрашивать о всех местных монастырях.
Теперь он ехал по одной из затерянных горных дорог Апеннин, по местам, которых почти не коснулась цивилизация и закон и где, думал он, привольно разбойникам. Но и здесь попадались редкие монастыри с примыкавшими к ним крохотными деревушками, отгороженными от остального мира непроходимыми лесами и громадами гор. Это, однако, как отметил Винченцо, позволило уберечь здесь первозданную чистоту и красоту природы. Юноша был поражен тем, как гостеприимно его здесь принимали и с каким вниманием и сочувствием выслушивали, когда он пытался что-то узнать об Эллене.
На седьмой день их с Паоло пути к исходу дня дорога привела к дремучему лесу, где столь же коварно вдруг превратилась в несколько троп, исчезающих в дебрях леса. Солнце клонилось к закату. Винченцо заметно погрустнел от многочисленных неудач и необходимости заночевать в лесу. Однако Паоло, как всегда не теряющий присутствия духа и всегда готовый на выдумки, принялся восхвалять свежесть лесного воздуха и удобства ночлега на могучих ветвях лесного ореха. Это куда лучше, заверял он хозяина, грязных и душных комнат на постоялых дворах.
Пока они готовились к ночлегу, ветерок донес до них звуки лютни и голоса поющих. В сумерках леса трудно было что-либо разглядеть, но, прислушиваясь к звукам, они попытались определить, откуда они доносятся. Голоса приближались, послышалось пение, сопровождаемое звуками лютни. Это была вечерняя молитва.
— Мы недалеко от монастыря, синьор! — обрадованно воскликнул Паоло. — Слышите, это молитва.
— Ты прав, Паоло, — согласился Винченцо. — Мы должны двигаться в эту сторону.
— Что ж, синьор, если нам удастся переночевать, как в тот раз, в монастыре капуцинов, это будет ничуть не хуже, чем в лесу на ветвях ореха.
— Ты не видишь стен или шпиля храма? — спросил Винченцо, идя впереди.
— Нет, синьор, но звуки все ближе. Вы слышите, как хорошо они играют. Это не крестьяне. А монастырь совсем близко, хотя его и не видно.
Винченцо и Паоло молча устремились через редеющий лес на звуки молитвы, как вдруг они неожиданно смолкли. Однако молодые люди уже вышли на опушку и увидели невдалеке расположившуюся на траве группу паломников. Готовясь к ужину, они оживленно беседовали, слышался веселый смех. Каждый что-то вынимал из своей сумы для вечерней трапезы. В середине кружка сидел, видимо, старший из них в сане священника. У него было добродушное, светящееся лукавством лицо. Он охотно смеялся шуткам и сам что-то рассказывал, получая в качестве вознаграждения тот или иной лакомый кусочек из общих припасов. Перед ним стояло несколько бутылок с вином, к которым он то и дело охотно прикладывался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
