только и делает, что повторяет то же самое все с теми же более насыщенными флюидами человеческого разума, предназначенными проиллюстрировать всё то, что в силах человека узнать о человеческой жизни; они никогда не распутывают своей собственной запутанности, и нет у них достойных окончаний, но в своем несовершенстве, неожиданных и неутешительных продолжениях, как расщеплённые пни, они спешат слиться с вечными потоками времени и судьбы.
Таким образом, Пьер отказывался от всех мыслей, которые Изабель исподволь приоткрыла перед ним. Её свет исходил из-под крышки, и крышка была закрыта. Но от этого он испытывал острую боль. Порывшись среди воспоминаний о своей семье и хитро опросив оставшихся родственников со стороны своего отца, он мог бы, возможно, получше разгрести маленькие зерна сомнений и большую часть неудовлетворительных ответов, которые только сильно затруднили бы ему исполнение плана и повредили бы его практической решимости. Он решил совсем не раскрывать этот сакральный вопрос. Для него теперь тайна Изабель обладала всем очарованием таинственного ночного свода, более глубоким, чем глубокая тьма, околдовывающая человека.
Река мыслей все еще текла в нем, и теперь она несла уже другие идеи.
Хотя письмо от Изабель изливало всю священную тоску сестры по объятиям своего брата и в самых безудержных терминах описывало её мучение от пожизненного от него отчуждения, и хотя, в действительности, она клялась в том, что без его постоянной любви и сочувствия дальнейшая жизнь её была бы брошена в ближайшую бездонную яму или мчащийся поток, – всё же, когда брат и сестра встретились, согласно обозначенной договоренности, то со стороны каждого из них никакой пылкости не проявилось. Она больше, чем трижды возблагодарила Бога и наиболее искренне благословила себя за то, что теперь он пришел к ней в её одиночестве, хоть и без каких-либо общепринятых жестов и обычных сестринских привязанностей. Нет, разве она противилась его объятиям? не поцеловала ли его однажды; и разве при этом он не поцеловал ее, кроме того случая, когда это потребовалось исключительно при приветствии.
Теперь Пьер начинал видеть тайны, состоящие из тайн, и тайны, уводящие от тайн, и начал, как ему казалось, видеть простые воображаемые образы этих допустимых твердых принципов человеческих ассоциаций. Судьба распорядилась ими. Судьба отделяла брата и сестру до того момента, пока они не увидели друг друга. Сестры не сжимаются от поцелуев своего брата. И Пьер почувствовал, что никогда, никогда не был бы в состоянии заключить Изабель в простые братские объятия, в то время как мысль о какой-то иной нежности, которая держалась где-то внутри, находилась совершенно в стороне от его незапятнанной души, никак туда сознательно не проникая.
Поскольку он был навсегда лишен сестры из-за ударов судьбы и, по-видимому, навсегда и вдвойне удален от самой малой возможности той любви, которая материализовалась для него в его Люси – объекта, всё ещё воспламеняющего его самые глубокие душевные эмоции, – то для него Изабель полностью вылетела из сферы смерти и преображенной предстала в самых высоких сферах непорочной Любви.
Книга VIII
Вторая беседа в сельском доме и вторая часть истории Изабель и их прямое воздействие на Пьера
I
Его вторая беседа с Изабель получилась более убедительной, но не менее таинственной и воздействующей, чем первая, хотя в начале, к его немалому удивлению, она выглядела намного более странной и смущающей.
Как и прежде, сама Изабель впустила его в сельский дом и не начинала разговор до тех пор, пока они оба не уселись в комнате с двойной оконной створкой, и пока он первым не обратился к ней. Если у Пьера и был какой-либо определенный ориентир, как вести себя в данный момент, то он должен был проявиться в некоем внешнем символе предельной привязанность к своей сестре, но её увлечение тишиной и этой неземной атмосферой, которые окутывали ее, теперь приковало его к месту; его руки отказывались раскрываться, его губы отказывались встречаться в братском поцелуе, в то время как все время его сердце было переполнено самой глубокой любовью, и он очень хорошо знал, что девушка была невыразимо благодарна за его присутствие. Никогда любовь и уважение так глубоко не взаимодействовали и не сливались; никогда жалость так не соединялась с красотой в обаятельных мечущихся движениях его тела и не мешала его самообладанию.
После нескольких смущенных слов Пьера, краткого ответа и последовавшей паузы послышалось не только медленное, мягкое движение наверху, какое было с паузами накануне ночью, но также и некий слабый домашний шум, доносившийся из соседней комнаты; и, заметив подсознательно вопрошающее выражение лица Пьера, Изабель сказала ему следующее:
«Я чувствую, мой брат, что тебе действительно дороги подробности и тайна моей жизни, и, следовательно, я спокойна относительно возможности твоего неверного истолкования любого из моих действий. Когда люди отказываются допускать необычность некоторых людей и обстоятельств, их окружающих, то это подпитывает неверные представления о них, и их чувствам причиняется боль. Брат мой, если я когда-нибудь покажусь сдержанной и не обниму тебя, то ты всё же должен будешь всегда доверять сердцу Изабель и без сомнений разрешать встречаться с тобой. Мой брат, звуки из той комнаты, которые ты просто случайно подслушал, порождают в тебе интересные вопросы, касающиеся меня. Молчи, я со всей страстью понимаю тебя. Я расскажу тебе про то, на каких правах я живу здесь, и как получилось, что мне, наемному работнику, позволяют принять тебя в этом приличествующем уединении: ведь ты вполне готов понять, что эта комната не моя собственная. И это также напоминает о том, что мне еще, помимо нескольких пустяков, хочется рассказать тебе об обстоятельствах, которые закончились такой наградой, как мой ангелоподобный брат»
«Я не могу воспринять такие слова», – сказал Пьер с глубокой важностью, немного приблизившись к ней, – «правда здесь принадлежит только тебе»
«Мой брат, я теперь продолжу и скажу тебе всё, что думаю, что ты желал бы узнать в дополнение к тому, что так смутно пересказано в последнюю ночь. Приблизительно три месяца назад жители отдаленного сельского дома, где я тогда оставалась, бросили свое хозяйство и уехали куда-то на Запад. Когда это случилось, не оказалось ни одного места, где бы требовались мои услуги, но я была гостеприимно принята у очага старого соседа и весьма доброжелательно приглашена остановиться там, пока мне будет предоставлена какая-либо работа. Но я не ждала возможной помощи: мои запросы закончились выяснением печальной истории Делли Алвер, и из-за судьбы, которая настигла ее, ее пожилые родители не только погрузились в самую тяжелую скорбь, но и были лишены внутренней поддержки единственной дочери, обстоятельства, глубокая тяжесть которого не может быть легко преодолена людьми, которые всегда нуждаются в уходе. Хотя, действительно, на мое естественное настроение – если я могу назвать его так, из-за отсутствия лучшего термина, – необычайно повлияли размышления, что страдания Делли стали мотивом расположения ко мне, – все же это практически не повлияло на меня, так как в большинстве случаев самые сокровенные и истинные мысли появляются редко, – и поэтому я приехала сюда, и мои руки будут свидетельством того, что я приехала совсем не без цели. Теперь, брат мой, так как ты действительно вчера оставил меня, я не ничуть не удивилась, что ты тогда не опросил меня, как и когда я приехала, чтобы изучить семейство Глендиннинг, каким-то образом тесно связанное со мной; и как я узнала о Оседланных Лугах как о фамильном гнезде; и как я, наконец, после решила обратиться к тебе, Пьер, и больше ни к кому другому; и о том, что может быть приписано той весьма памятной сцене в кружке кройки и шитья у мисс Пеннис»
«Я про себя размышлял, что мыслей об этом до настоящего времени в моем уме совсем не было», – ответил Пьер, – «но, действительно, Изабель, твои пышные волосы ниспадают на меня с таким очарованием, которое уводит меня
