С новой силой в голове завертелась мысль: откуда, из какого медвежьего угла вытащили этого Карякина и зачем такого посылать в Новый свет? Что-то тут не так…
Опасения по поводу миссии и личности моего соотечественника росли, но тем не менее я упрямо устанавливала приятельские отношения с другими моими спутниками по долгому путешествию. С одной стороны, эти люди мне были интересны сами по себе, а с другой, невольно хотелось им показать, что не все граждане таинственной пролетарской страны таковы, как Карякин. А спутники, надо сказать, внимательно приглядывались ко мне, будто сами хотели побольше узнать о советских русских.
Однажды стоим мы с сеньорой Гуаста на верхней палубе и наблюдаем, как темпераментно отплясывают тарантеллу итальянские эмигранты. И седовласая сеньора задает мне такой вопрос: «Вам, наверное, очень нравятся подобные народные пляски?» Отвечаю, что в каждой стране есть свой фольклор, его исполнители и его приверженцы. Невзначай перевожу разговор на Данте, Верди и других великих итальянцев и краем глаза улавливаю молчаливое удивление старой сеньоры.
Эти милые люди вольно или невольно производили смотр не только эрудиции, но и внешности советской особи.
В день пересечения экватора под палящим солнцем «бог Нептун» совершал обряд крещения пассажиров, впервые попадающих в Южное полушарие и нарекал их своими морскими именами.
На стене возле моего письменного стола висит первое удостоверение моего первого заокеанского путешествия.
На среднего размера листе плотной пожелтевшей бумаги — синий силуэт бога Нептуна с трезубцем в одной руке и с уздой, накинутой на дельфина, — в другой. За ним — контур корабля с надписью Florentia. От имени Нептуна и «всего великого морского братства» синьорина Маргарита Былинкина получает при крещении имя «Anguilla», то есть «Угорь», и право в дальнейшем беспрепятственно пересекать экватор.
По поручению Нептуна, диплом подписали «Великий Канцлер» и «Капитан корабля».
Текст написан по-итальянски крупными синими и красными буквами.
Наверное, в подтверждение действенности этого документа Атлантический океан на моем обратном пути тоже был на редкость спокоен.
При «обряде крещения» мне надо было в купальном костюме окунуться в воду небольшого бассейна. Когда я, по-северному белокожая и вполне стройная, выходила из воды, мои итало-аргентинские спутники, глазевшие на меня, даже зааплодировали и единогласно одобрили присвоенное мне имя. Слава Богу, они убедились, что русские девушки не поросли черной шерстью, как Карякин. Но они убедились и в том, что советские девушки морально вполне устойчивы. Молодой доктор-итальянец потом усиленно приглашал меня посетить его каюту — «камароте» — и во время прогулок по палубе что-то приятно намурлыкивал на своем мелодичном итальянском языке. Я с удовольствием слушала, но однажды, чтобы не казаться совсем непонятливой дурочкой, ответила ему по-итальянски единственной фразой, которую когда-то где-то вычитала: «Si non e vero, e ben trovato», то ест: «Если и приврано, зато ловко подано». Эта фраза оказалась очень к месту во всех отношениях.
Трехнедельный трансатлантический переход оказался не тягостным, а, напротив, приятным. По вечерам, когда Карякины укладывались спать, я играла со всеми остальными пассажирами в «пиастрелли» и всякие детские игры для взрослых, вела легкие разговоры на разные темы с Эухенио Гуастой, сыном сеньоры Гуаста.
Однако при расставании в порту Буэнос-Айреса никто из новых знакомых не предложил мне обменяться адресами. В ту пору между Аргентиной и СССР были весьма натянутые отношения. Да если бы и были хорошими, мне все равно нельзя было сближаться с иностранцами. Они, возможно, тоже кое-что об этом знали. Тем не менее в 56-м году меня разыскала в Москве открытка (с красивым видом Венеции) от Эухенио Гуасты, отправленная из Италии на адрес журнала «Иностранная литература». Но я не ответила: «оттепелью» еще не пахло.
На исходе второй недели июня 50-го года показались берега Бразилии. Первым портом на нашем пути оказался бразильский городок Сантуш. Но на американскую землю я не спешила ступить и даже из каюты не вышла. Под конец путешествия муторность меня все-таки одолела. Тем не менее с палубы в бухте Рио-де-Жанейро полюбовалась беломраморной фигурой Христа на горе Коркобадо, распростершего руки над городом и над пляжем Копакабана.
После краткого захода в порт Монтевидео — Буэнос-Айрес. Середина июня 50-го года. В Аргентине — зима, похожая на наш сентябрь — октябрь.
Столичный город — как яркая картинка в цветном телевизоре, по сравнению с черно-белой Москвой.
При первом знакомстве с Буэнос-Айресом меня поражало буквально все, но прежде всего удивило то, что в Латинской Америке есть такие великолепные города. Старинные испанские дома с лепниной и балконами чередуются с высокими современными зданиями, чуть ли не на каждой площади или площадке — прекрасный памятник в честь исторических событий, на центральных улицах — шикарные витрины магазинов и вереницы легковых автомобилей всех марок. В первые дни я обалдело глядела на все это великолепие. В Москве по улице Горького (ныне Тверской) поштучно катились одинокие «москвичи», а в универмагах было не найти даже нормальной шерстяной кофты — моей давней мечты. Мама где-то с трудом доставала шерстяную пряжу, чтобы знакомая вязальщица за хорошую плату вязала нам джемперы. А здесь этих самых кофт всех цветов и размеров было видимо-невидимо во всех магазинах одежды, где шерстяные вещи были не роскошью, а самым обычным делом. Так же, как и обувь.
Скотоводческая Аргентина всегда славилась не только шерстяными, но и кожаными изделиями, к коим я очень неравнодушна. Поэтому можно понять, какими глазами я, приехавшая в аляповатых белых босоножках из кожзаменителя, смотрела на эту выставку достижений капиталистической промышленности. Особенно на улице Санта-Фе, по обеим сторонам которой теснились шикарные и небольшие обувные магазины со всевозможными туфлями, ботинками, полуботинками, мокасинами и лодочками — кожаными, лакированными, замшевыми, крокодиловыми… И все это стоило сравнительно дешево.
Я тут же, не устояв перед соблазном, приобрела за 150 песо пару коричневых крокодиловых полуботинок, которые, как ни странно, нигде не жали, и сумочку из змеиной кожи за 160 песо. Обычные кожаные туфельки стоили 50–60 песо, и это при том, что я получала едва ли не самую низкую зарплату в торгпредстве — тысячу песо.
Развлекательные чудеса удивили меня не менее материальных. И прежде всего — кино.
Улица Лаваже — сплошная череда кинотеатров. Фильмы — на любой вкус и из любых стран. Для всей и всякой публики и «только для мужчин». С красочных реклам сверкали улыбками известные и неизвестные артисты. Если в Москве мы в ажиотаже бежали на порой появлявшиеся трофейные немецкие фильмы с Франческой Галь, Марикой Рёкк, а позже с Лолитой Торрес в «Возрасте любви», то здесь, на своей родине, Лолита призывно улыбалась через один кинотеатр на другой со всяких своих — новых и старых — картин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
