Принцесса заговорила так небрежно, как если бы обсуждала жару:
– Если Конде снялся с места, Тюренн закроет город.
Тогда все, что они могут сделать, только ждать, а это она ненавидела больше всего на свете.
Корбей помолчала, а потом сказала то, что думала и Луиза:
– Битва начнется завтра утром.
– Да, завтра.
Печаль и ликование переплелись в душе Луизы. Завтра. В этом слове теперь была вся ее надежда, завтра могло быть самым великим днем ее жизни.
На мгновение силуэт Корбей попал в луч света: поза строгая, как у римской статуи, стройная фигура, пряди темных волос, обрамляющие точеное лицо и мягкой волной падающие на плечи.
Корбей прошла через темную комнату в гардеробную, на ощупь нашла кремень и зажгла свечу. Тени, рожденные тусклым светом, превратили комнату в подобие мрачной могилы, слабый свет казался зловещим, угрожающим. Корбей поставила свечу возле Луизы и вернулась на свое место.
Луиза сохраняла на лице равнодушное выражение. Жена Филиппа осторожно взяла у нее из рук веер и стала обмахивать их обоих. Веер шелестел, распространяя острый, особый запах духов Луизы, но дело было уже не в жаре, а в вопросе – выживут ли они.
– Вы боитесь? – спросила Корбей. Это было скорее утверждение, чем вопрос.
Обычно Луиза предпочитала избегать прямого ответа на такие бесхитростные вопросы. Но эта ночь была так темна, что она позволила себе роскошь быть честной.
– Боюсь? Это все лишь обостряет – каждый звук и каждое ощущение. Я люблю это. – Она следила за движениями тонких рук Корбей. Веер двигался из стороны в сторону, принося запах лилий, исходивший от Энни. Жена Филиппа всегда так искусно демонстрировала свою скромность и не была откровенной ни с кем. Но Луиза не доверяла этой видимой невинности. Она знала, что под внешним холодным спокойствием Корбей таится пламя.
Она окинула взглядом грудь Корбей и спустилась ниже, к животу. Злоба и боль обиды охватили ее. Ни одну женщину она так не ненавидела в эту минуту. Почему у нее будет… ребенок, которого никогда не будет у Луизы. А она о нем так мечтала.
Зависть сжала ее сердце, и она почувствовала горечь во рту. Но прочь эти мысли. Ее ждут величие и слава. Эта ночь так значительна, что сейчас не место унынию и сожалениям.
Утро может принести победу и радость, но, быть может, и смерть. Она закрыла глаза, вновь слыша шум толпы в Орлеане, дыхание людей, хрупкое, колеблющееся равновесие между опасностью и удачей, обострявшее каждое ощущение. Она вздрогнула, переполненная чувством восторга при воспоминании о своем триумфе в Орлеане. Она схватила изящную руку Корбей и хрипло проговорила:
– Может быть, вы уже жалеете, что решили нам помогать? Тогда как быть с сетованьем солдат, которые тронули ваше сердце и заставили вас присоединиться к нам? Уж не хотите ли вы все забыть?
– Нет, я верна Фронде. У меня нет любви ни к регентше, ни к Мазарини. Но я не могу забыть о цене, которую, может быть, придется платить завтра. И я не перестаю удивляться каждому, кто и в самом деле может желать такого развития событий. Какая тогда разница?
Ответ Луизы звучал жестко:
– Разница есть. Мы должны верить в победу, бороться за нее до последнего. Иначе мы потеряем Францию. Не завтра, не через месяц, возможно, даже не через год, но если день победы Мазарини придет, то платой будет потеря самостоятельности Франции и наших надежд на воцарение короля Людовика. – Она выпрямилась. – Вы не боитесь, что Мазарини отправит Людовика прямиком на тот свет? О, конечно, не сам. Королева так увлечена этим человеком, что ничего не заподозрит, если Людовик XIV заболеет и умрет.
Корбей в ужасе отшатнулась.
– Яд? Он не посмеет.
Луиза покачала головой.
– Это будет не первый случай в истории Франции, когда ее король неожиданно умирает от обычной болезни. – Ее следующие слова вырвались непроизвольно: – Завтра мы освободим Францию от Мазарини и его испанской суки. Тогда я обвенчаюсь с Людовиком. – Она устремила напряженный взгляд на Корбей. – Его мать сама сказала это, когда я впервые увидела новорожденного короля, своего кузена. Тогда мы вдвоем взойдем на трон, и никто не сможет отнять его у меня. Я буду королевой, и династия Бурбонов снова будет править Францией. – Ее слова колоколом звенели в душном, жарком воздухе. – Я рождена для завтрашнего утра. Меня не возьмет пуля, не заденет стрела. Бог защитит меня, и трон Франции будет великим призом.
Широко раскрыв глаза, Корбей прошептала:
– Боже, спаси Францию.
Принцесса оперлась на каменный подоконник, устремив взор на звезды, мерцающие сквозь висящий над Парижем туман.
– Он спасет, и я буду его орудием.
Филипп наблюдал за игрой в кости на столе при желтом свете фонаря. Кто-то спал перед боем, кто-то пил и хвастался любовными похождениями. Кто-то просто сидел в стороне, уставившись на пламя лагерных костров, тускло горевших в дымке жаркой летней ночи.
Филипп сел к игрокам. Он любил эту игру.
Было нечто притягательное в элементе случайности, прихотливой смене удачи и невезения в ходе игры. Когда он выигрывал, то выигрывал много и уходил из-за стола с набитым кошельком, уверенный, что госпожа Удача была сегодня за него. Если он проигрывал, то утешал себя тем, что судьба посылает кому-то смерть на поле боя, а он до сих пор цел и невредим.
Под тентом офицерской палатки было душно, несмотря на то что вход был открыт и туда проникал свежий ночной воздух. Тусклый свет фонаря над столом освещал несколько походных коек у стенок, где в беспокойном сне лежали несколько офицеров.
Филипп встряхнул кубики и бросил их на стол.
– Семь. Я выиграл. – Он смел несколько золотых монет со стола.
Старый Жютте, командир королевских гвардейцев, поднял бровь.
– Разве вы не знаете, Корбей, как опасно выигрывать в ночь перед сражением у своего командира? Хотя я только чуть выше вас по званию, у меня будет возможность весьма неприятно отомстить за проигрыш. – Легкая улыбка смягчила шутливую угрозу.
Филипп, зевнув, опустился на походный стул.
– Сир, я знаю, что вы настоящий игрок. Один из тех, кто проигрывает с достоинством. Я готов продолжить игру, если вы пожелаете.
Жютте встал и отошел в сторону.
– Я сегодня уже проиграл достаточно. Думаю, пора остановиться. – Он прошел между двумя койками и замолчал, глядя на светлеющий восток. – Через пару часов рассветет. – Он подозвал к себе Филиппа и доверительно прошептал ему на ухо: – Ваш отец вечером спрашивал о вас. Почему бы вам не пойти сейчас и не поговорить с ним? В его палатке пока еще горит свет. Я уверен, он будет рад поговорить с вами перед завтрашним днем.
Филипп сжался. Меньше всего он хотел бы сейчас, перед битвой, ублажать своего отца. Он по горло сыт его поучениями.
