свой параллельный мир, в котором я случайно побывал и принёс оттуда фотографию с портретом Керенского. Тут-то Брюс понял, что его двойник зашёл слишком далеко и решил возникшую проблему кардинально, применив на практике широко известное выражение «нет человека — нет проблемы». К сожалению, самый простой способ почти всегда оказывается наименее эффективным. Так произошло и в этом случае, когда ситуация потребовала личного присутствия моего клиента. Это, в свою очередь, позволило более сильным оппонентам продемонстрировать свои возможности. Теперь Брюс сидит в ловушке, злится и пытается найти крайнего. Что ж, пусть посидит, подумает, успокоится, а мы с Сашкой в это время разработаем подробный план действий с учётом всех вновь открывшихся нюансов.
* * *
Мы с другом отправились к воротам Резиденции, где нас ждал уже привычный микроавтобус, ставший передвижным штабом. Сашка предложил съездить в Задонск: там ещё недавно жил один из тех шестнадцати авторов, которые исчезли. Одного я уже нашёл. Юрий Ликасимов прекрасно себя чувствовал в созданном им параллельном мире. Или не им…
Это был один из тех вопросов, которые нужно будет задать Брюсу, ведь книги я сфотографировал в том космическом корабле, на котором прилетел его аватар. Кто их туда положил?
Если тот Брюс, который был убит на моих глазах, то это одно, а если предыдущий хозяин этого корабля — то совсем другое…
То же самое и с писателями: если их собрал Брюс, создал им миры и расселил их туда, то это одна ситуация. С другой стороны, он мог научить писателей их создавать самостоятельно, а потом каждый из них делал то, что хотел. В этом случае ситуация усложняется.
Есть ещё третий и четвёртый вариант. Третий — если это сделал не Брюс, а четвёртый — если миры создали сами писатели, но учил их не Брюс.
Все это предстоит выяснить, но раз мы решили на время оставить моего клиента в покое, то сейчас можно попробовать задать вопросы писателям.
* * *
В Задонске я до этого не был, хоть он и недалеко от моего родного Воронежа, всего девяносто километров. Примерно через час мы уже ехали по улицам этого маленького городка. Тут было очень уютно, много зелени, мало машин, а разносящийся над домами колокольный звон создавал соответствующую атмосферу седой старины.
Попетляв по узким улочкам частного сектора, мы остановились перед убогим одноэтажным домиком. Деревянные рамы окон последний раз открывали, судя по всему, при советской власти, да и стёкла мыли примерно тогда же. В одном из окон — красная занавеска, возможный признак портала…
Сразу бросился в глаза контраст между вызывающе роскошным образом жизни Ликасимова и этим убожеством. Мы зашли внутрь и осмотрелись. Было хорошо видно, что все предметы в доме находятся тут не один десяток лет. Если старому кожаному креслу Ликасимова обрадовались бы в любом антикварном салоне, то вся мебель отсюда могла отправиться лишь на свалку…
Особенно поразил меня «письменный стол писателя». Это оказалась типовая межкомнатная дверь из советской многоэтажки, уложенная на четыре деревянных ящика, по два с каждой стороны.
К моему удивлению, в доме абсолютно отсутствовали современные бытовые приборы. Не было компьютера или ноутбука, а также даже элементарных бытовых удобств. Вместо электричества — керосиновая лампа, вместо водопровода — уличная колонка, а вместо унитаза — туалет за домом. В общем, простая сельская жизнь в городе в двадцать первом веке. Второй из шестнадцати писателей смог меня удивить. Впрочем, как и первый со своими собаками…
* * *
Похоже, что и писательский процесс тут происходил по-старому, только гусиное перо и чернильницу сменила шариковая ручка. Именно ей были исписаны стопки бумаги, лежащие тут и там. Правда, на тумбочке в углу стояла древняя пишущая машинка, но по отсутствию результата её применения, а именно — печатного текста, я сделал вывод, что автор пользовался ей лишь для отправки своих работ в редакции. Скорее всего, таким способом он просто экономил на оплате труда наборщика текста.
Больше всего мне запомнились приклеенные на обои картинки. Обычно в таких убогих лачугах любят вешать на стены фото богатой жизни — тропические пляжи, дорогие машины, молоденькие девушки в купальниках. Здесь же я увидел очень красивые японские гравюры. Разумеется, это были репродукции, потому что на самый дешёвый оригинал у хозяина явно не было средств.
Сашка заметил мой интерес и подошёл ближе, став рядом. Несколько минут мы молча изучали гравюры, а потом он задал один из своих каверзных вопросов.
— Тут есть одна странность, объединяющая все сюжеты. Можешь назвать?
Очередная проверка на профпригодность. Я попробовал потянуть время, медленно переходя от одной гравюры к другой, но мой друг быстро раскусил эту хитрость.
— Если не знаешь, то так и скажи.
Пришлось сознаться в собственной некомпетентности.
— Я историю искусств не изучал, особенности японских гравюр не знаю…
У Сашки было преимущество, даже два: он уже был здесь и его спецы всё тут изучили. Фото этой комнаты отправили аналитикам в центр. Вот их выводы он и озвучил.
— Не буду грузить тебя специальными терминами, скажу лишь, что такой вид гравюр называют укиё-э, что переводится как «картины бренного мира». В девяносто девяти случаях из ста на них изображают японцев в национальной одежде…
— А тут одни пейзажи, ни одной человеческой фигуры, — перебил я его.
— Молодец, — кивнул Сашка, — ловишь на лету.
Не знаю, насколько поможет эта информация, но я уже чувствовал, что где-то рядом открывается портал. Все идет к тому, что скоро мне предстоит встреча с тем, кто жил и работал в этой конуре, по нелепой случайности ставшей человеческим жильём. Может быть, данная тема станет тем крючком, на который я поймаю Феликса Брозжаева, автора «Вечного одиночества».
* * *
На этот раз я оказался в незнакомой местности ранним утром. Прошлый мой опыт, когда я попал в безлунную ночь, порядком потрепал мне нервы, поэтому теперь в рюкзаке лежал мощный фонарь. При желании его можно использовать даже в качестве дубинки, так как стальной корпус рассчитан на подобные нагрузки, но в нынешних условиях он мне пока не требовался.
Окружающий пейзаж напомнил мне те виды, что были изображены на старых гравюрах. Гористая местность, поросшая искривлёнными соснами, неширокая речка, петляющая между скалистыми берегами, узкая тропинка повторяющая её изгибы, убегающая влево и вправо.
Оглянувшись назад, я увидел странную постройку, которую у нас бы назвали сараем и складывали туда разный хлам, из категории «выбросить жалко, а использовать негде». Здесь же любой такой «сарай»
