— Тогда что вам нужно?
— Нам нужны уроки вождения, — говорит Чарли.
— А-а… — следует недолгая пауза. — Наш офис в торговом центре.
И тут наконец подает голос Томми:
— Это Чарли. Сосед ваш. Он живет через три дома от вас.
— Что-что?
— Я здесь живу, — говорит Чарли, — на этой же улице, совсем недалеко.
Проходит еще несколько секунд. Обе цепочки сняты. Дверь отворяется. Теперь можно разглядеть всю физиономию этого чудака. Он моложе, чем Чарли показалось в первый раз, но одежка у него еще старомоднее, чем у Чарли. Брюки с отстроченными складками, акриловый свитер, под свитером рубашка с распашным воротничком. Высокий и совсем еще не обрюзгший, в отличной форме, — для своего возраста.
— Я уже видел вас на улице, — говорит он. — Прошу прощения. Просто ко мне несколько раз вламывались.
— Осторожность никогда не повредит, — светски соглашается Томми. — Жулья вокруг полно.
Хозяин дома опять молчит, словно пытается решить какую-то непростую дилемму. И наконец протягивает руку.
— Питер Хорн.
— Чарли Бак. А это мой брат, Томми.
Пожатие его почти неощутимо, эту вялую руку боязно стиснуть, пожать как следует. Когда в нее железной хваткой вцепляется Томми, Хорн даже чуть приседает. Томми любит так проверять новых знакомых "на прочность".
— Хотите чайку?
Они идут следом за Хорном по узкому коридору в гостиную. Планировка точно такая же, как у Морин и Чарли. Порядок в доме идеальный, ни единой брошенной кое-как вещи.
Хорн удаляется на кухню, оттуда доносится шуршание полотенца и постукивание посуды. Чарли и Томми сидят за прямоугольным сосновым столиком, посредине — букет из бумажных цветов. Фактически это единственное украшение. Вся мебель, все предметы сугубо функциональны. Из-за этого в комнате пустовато, и чувствуется во всем этом легкий налет грусти.
Вся атмосфера комнаты, ее суровая опрятность вызывает желание говорить вполголоса, как будто более громкие звуки могут нарушить этот порядок, взметнуть вверх невидимую пыль. Над сервантом три фото в рамочках — детские лица. Фотографии жены нигде не видно.
На стене висит застекленный шкафчик с четырьмя охотничьими ружьями.
Возвращается Хорн, в правой руке у него две кружки с чаем, в левой тарелка с печеньем. Чарли кивает в сторону шкафчика:
— С вами лучше не связываться, а?
— Это муляжи.
— Я так и понял.
— Но настоящие у меня тоже есть. И лицензии, все как положено. Я член стрелкового клуба. Есть где убить время, и чем.
Чарли и Томми дружно кивают. Хорн вдруг опасливо озирается, будто хочет убедиться, что их никто не подслушивает.
— Хотите взглянуть?
Хорн встает, нащупывая в кармане ключи. Чарли с Томми переглядываются. Потом, как по команде, поднимаются и устремляются следом за Хорном в глубь дома. Он оглядывается, на ходу посвящая их в правила хранения оружия.
— Хранить их полагается в особом шкафчике. Два замка, обязательно, и чтобы разные ключи. Внутри специальная секция для патронов, тоже запирается, это уже третий ключ. Плюс четыре наружных запора. Видите? Вот тут я их и держу. Моих защитничков!
Он, наклонившись, открывает шкафчик. Лицо у Хорна становится мечтательным, будто он видит что-то сказочное.
— Это замечательный спорт, стрельба. Ничего общего со всяким мордобоем и разбоем. Тишина. Тишина перед тем, как ты выстрелишь, вот что завораживает. Только ты, твое ружье, мишень с разметкой очков, и полное спокойствие и в тебе, и вокруг тебя.
Он вытаскивает один из пистолетов и внимательно его рассматривает.
— А потом: БА-БАХ!
Он хохочет. Чарли замечает в глазах Томми такой азарт, какого не видел у него еще никогда.
— Понимаете, это своего рода медитация. Переход от тишины к грохоту в восемьдесят децибел. От неподвижности к содроганию всего тела при отдаче от выстрела, а это весьма ощутимая штука, да. От безмятежного спокойствия к разрушению. Целая гамма контрастов.
— А это не опасно? — спрашивает Чарли.
— Не оружие опасно, — говорит Хорн, убирая револьвер в шкаф, — а люди. Вот пистолет "Берна-делли", двадцать второй калибр. Колоссальная убойная сила. А вот "Забала", дробовик. Один из самых моих любимых. Его вообще многие ценят. Не такой уж и страшный, каким кажется, но для психологического давления самое то. "Калашников", калибр семь и шестьдесят две сотых, полуавтомат. Отличная штука. А вот классический пистолет "Беретта", девять миллиметров. Тоже очень неплохое оружие. Не пистолет, а сказка.
— А можно мне…
Томми протягивает руку к футляру с пистолетом, но Хорн спешно его захлопывает.
— Простите. Не имею права. У нас очень строгие правила. Хотите еще печенья?
Томми обиженно кивает. Они возвращаются в гостиную.
— У вас сегодня выходной? — любезно интересуется Чарли, хватая имбирное печенье.
— Нет, вечерняя смена, — говорит Хорн, посмотрев на часы.
— Мы вас не задерживаем? — тревожится Чарли.
— У меня есть еще двадцать минут. Как вам тут у нас? Вам и вашей жене? Понемногу обживаетесь?
Они снова усаживаются за стол, и только сейчас Хорн наконец позволяет себе расслабиться. Он широко улыбается, не столько гостеприимно, сколько облегченно. Рад, что сегодняшние визитеры оказались не грабителями.
— Ничего, если я закурю? — спрашивает Чарли.
— Я астматик.
— Понял. Извините. Да, тут очень приятно. Единственное, о чем жалею, что мы не переехали лет на пять раньше.
— Подальше от Дыма[89]?
— Ну да. От Фулемского шоссе.
— Не может быть! И далеко от вас Манстер-роуд?
— Примерно в полумиле.
— Я же там вырос, — говорит Хорн.
— Так, значит, мы с вами братья-беженцы, можно сказать, из одного района.
Обоим сразу кажется, что знакомы они давным-давно, хотя Питер Хорн уехал из Фулема тридцать лет назад, в ту пору ему было пятнадцать. Но он до сих пор хорошо помнит все магазины, все переулки и тупички, все местные достопримечательности, упомянутые Чарли. У его отца на рынке в Норт-Энд-роуд был ларек с разными пустячками и украшениями. Хорн припоминает, как он разговаривал с продавцами, на их секретном жаргоне, выговаривая слова задом наперед.
— Он у меня был настоящий кокни, чистой воды, — гордо сообщает Хорн, сам он говорит гладенько, ни малейшего намека на шик и лихость лондонского просторечья.
Они наперебой начинают поносить Лондон и радоваться тому, что уехали. Не город, а сплошное наказание. Слишком большой, слишком грязный, слишком дорогой, слишком много народу… Томми не удается вставить хотя бы словечко.
Питер разведен. Жена ушла от него пять лет назад. Детей не видел с восемьдесят второго года, сейчас живет один. Жена у него в Мелтон-Маубрей. У него есть несколько приятельниц, но ничего серьезного, о чем стоило бы говорить.
— Хочешь завести еще одну? — напрямик спрашивает Чарли, окончательно поверивший этому человеку — из-за его произношения, из-за его искреннего радушия — он настойчиво уговаривал их выпить еще чаю.
— Смотря какую, — говорит Хорн с легкой игривостью.
— Нет, я не в этом смысле, — добродушно улыбается Чарли, нисколько не обидевшись. — Я имею в виду свою жену Морин. Ей нужно научиться водить машину.
— Я не даю частных уроков, — говорит Хорн. — Пусть придет в офис, ее запишут.
— Ну а если наличными? Окажи услугу, а? Как сосед соседу… — уговаривает Чарли. — Не думаю, что ваше начальство будет так уж лютовать.
— Оно может.
— Чую, что они у вас там придиры, ни одну блоху не пропустят, — вздыхает Чарли.
— Думаю, они не смогут этих блох найти, — говорит Хорн.
— И почем нынче колеса? — лукаво спрашивает Чарли, совсем, впрочем, не уверенный в том, что его шутку поймут и поддержат.
— Ловцы блох за все оптом сдерут семь. Ну а я даже в розницу согласен по одному за штуку. Как сосед соседу.
Оба хохочут, весьма довольные друг другом.
— Значит, решено. Четыре фунта за урок, — говорит Чарли.
— Продано, — говорит Хорн.
— Скажу Морин, чтобы приготовилась, что ты к нам заглянешь.
--
Морин в торговом центре. Битых полчаса она прождала автобус, если бы не дождь, сразу бы пошла пешком. От них до городского центра всего двадцать минут ходьбы.
Теперь дождь льет снаружи. В Фулеме она бродила бы сейчас среди лавчонок на их рынке в Норт-Энд-роуд, вся скукожившись под дождем и ветром. А здесь тепло и светло. И впервые в жизни в ее сумочке лежит кредитная карточка. Еще бы, конечно, не мешало знать, как ею пользуются…
Люди вокруг перемещаются очень резво. Тут просторно, что и говорить, не то что в фулемской толчее. Тут не нужно пробираться по самой кромке тротуара, потому что всю середину заняли торговцы. И не страшно, что тебя сшибет машина, несущаяся по фулемскому "Бродвею". Но там она то и дело натыкалась на знакомых, кому-то кивала, кому-то улыбалась, с кем-то шутила. Так, между прочим. Однако сейчас Морин чувствует: ей страшно не хватает того, что кто-то ее замечает, выделяет из толпы. Миссис Пейтел, киоскерша в газетном киоске, всегда ей улыбалась, и они иногда болтали. И конечно же у нее были Мари-Роз и Фрэнк в овощной лавке. И Долли в аптеке. Они перебрасывались парой слов, только и всего, но она знала, как их зовут, а они знали, кто она. И это было важно.
