— Ну, похищать-то, пожалуй, и не надо было, — засмеялась Варенька, протягивая ему свои свежие губы…
Так кончился счастливейший день в жизни Сени.
XXVI
ШУТОВСКАЯ СВАДЬБА
Никогда еще с самого своего основания не видел Петербург таких торжеств, которые начались со дня "восшествия" в столицу победоносных войск. 27 января толпы народа запрудили все улицы, несмотря на сильный мороз.
Семейство Кочкаревых, с Астафьевым, Кузовиным и всеми домочадцами вышло к Зеленому мосту посмотреть на необычайное зрелище. К ним присоединились и Сеня с Тредиаковским и Варенькой. Молодой Астафьев, уже оправившийся, принял участие в параде.
Войска шли с музыкой и развернутыми знаменами. Полки сохраняли свой боевой вид. Они шли с примкнутыми штыками, с подпоясанными шарфами.
Государыня распорядилась прислать в армию лаврового листа, и из него солдаты сделали себе кокарды и воткнули их сверх бантов за поля своих шляп.
Это напоминало древние римские легионы, которые входили в Рим после победоносной войны, украшенные лавровыми венками.
Шествие тянулось очень долго. Впереди двигалась конная гвардия со штандартом, литаврщиками и трубачами. Офицеры верхом, артиллерия, хоры музыки, гвардейские гренадерские роты. Потом адъютанты барона Бирона, он сам на великолепном коне, за ним гвардейские батальоны и бесконечная лента цветных мундиров: конных и пеших солдат, генералов, офицеров.
Восторженные крики провожали победоносные полки. Пройдя всю Невскую перспективу, шествие направилось к Зимнему дворцу, прошло по дворцовой набережной, мимо ледяного дома, на который с любопытством смотрели солдаты, и, обогнув эрмитажную канавку, выстроились на площади перед дворцом.
Через несколько минут восторженные крики: "Ура!" — встретили императрицу, которые сливались с пушечной пальбой с адмиралтейских и петропавловских верков.
Приехавшие вечером Павлуша с Куманиным рассказывали подробности торжества.
Барон Бирон получил чин генерал-аншефа и бриллиантовую шпагу. Он командовал парадом.
На Неве были сожжены потешные огни для народа.
Павлуша в восторге передавал, как ласково и радостно встретил его командир и как обещал наградить.
Сеня чувствовал себя счастливым, видя вокруг радостных людей и сознавая, что они обязаны ему своим счастьем.
— Чудный мой ковер-самолет! А что еще дальше будет!
Варенька разделяла его настроение.
В своей семье, при внимательном и заботливом уходе, Артемий Никитич значительно поправился, хотя следы пыток остались. У него болели руки, он тяжело ступал, но настроение его было прекрасное. Если Сеня не приходил, хоть один день, он заметно начинал тосковать и все время спрашивал, где Сеня, пришел ли он?
Сеня готовил новую птицу, чтобы показать Артемию Никитичу. Несмотря на сильные морозы, Сеня все же показал ему у себя на лугу перед домом полеты на своей машине. Удивление и восторг Кочкарева не знали предела. Павлуша с Настей, если не заходил Сеня с Варей, ехали к ним. С своей стороны и Сеня с невестой все свободное время старались проводить с ними вместе.
Девушки сблизились между собой, подружились и их женихи.
Постоянным гостем у Кочкаревых был Куманин. По его совету, Павлуша поехал с отцом благодарить цесаревну.
Цесаревна приняла их очень милостиво, и можно было с уверенностью сказать, что она приобрела, в лице Павлуши, энергичного и смелого приверженца.
Это впоследствии пригодилось ей.
Василий Кириллович кончил свою оду, и ему было приказано прочесть ее на шутовской свадьбе князя Голицына с калмычкой дурой Бужениновой.
Наступал кульминационный пункт торжеств, эта шутовская свадьба, к которой так долго и с такими затратами готовились.
Но императрица чувствовала себя плохо. Боли в боку повторялись все чаще.
Волынский, под предлогом докладов о действиях маскарадной комиссии, все чаще и чаще являлся во дворец и все больше времени проводил у императрицы. Бирон бесновался, но был бессилен, тем более что ослабевшая императрица хотела и требовала только одного — покоя.
При всяком резком разговоре Бирона она начинала плакать и просила замолчать.
Странное чувство овладевало ею. Она боялась теперь и избегала подписывать смертные приговоры, пугалась крови, много молилась и всячески старалась "полегчить" народу. Она сложила недоимки, освободила, несмотря на противодействие Бирона, крестьян от подушных за четыре месяца.
Бирон волновался, неистовствовал, а Волынский, умело пользуясь настроением государыни, не переставая твердил ей, что ее славное великое царствование напрасно омрачается ненужными жестокостями.
Бирон хорошо понимал, что пока не минет праздничный угар, нельзя вступать в последнюю борьбу.
Наконец настал так долго ожидаемый день шутовской свадьбы.
С раннего утра весь Петербург был уже на ногах. Невская перспектива, набережная Невы были запружены народом.
Так как Тредиаковский сам играл роль в этом торжестве, то ему удалось провести Вареньку с Сеней к самому герцогскому манежу, где должен был состояться в честь молодых торжественный обед.
Свадебный поезд, управляемый Волынским, с музыкою и пением проследовал по всем главнейшим улицам. Зрелище было действительно необыкновенно и живописно.
Шествие открывали "молодые". Они ехали на слоне, в большой железной клетке.
Буженинова была весела и радостно отвечала на громкие, шутливые приветствия народа.
Князь Голицын сидел, низко опустив голову. Он имел вид человека, ведомого на казнь.
К разве его везли не на казнь?
О чем думал он? О благоуханных рощах Италии, о теплом море и о красавице итальянке, его обожаемой жене, нежной Лоренце? Как сон, пронеслась перед ним его жизнь. Потом приезд в Россию, донос, насильственная разлука…
Где теперь она, его нежная Лоренца? Ее выслали за границу, одинокую, нищую, беззащитную. За учиненный им переход в католичество всемилостивейшая государыня ограничилась только расторжением его брака да назначением его в шуты.
Горькая улыбка показалась на измученном лице "молодого".
А теперь, Господи!..
Какой сатанинской насмешкой над ним, каким жестоким издевательством над лучшими его чувствами была эта страшная комедия!
Теплая благоуханная южная ночь, шепот моря, песня любви, красавица итальянка… и… ледяная ночь в ледяном доме, дикие, нестройные звуки гудков и сопелок и безобразная калмычка…
Князь тихо застонал.
— Князюшка, что ты? — с тревогой спросила его Буженинова, теперь уже княгиня Голицына.
С затаенной ненавистью взглянул на нее князь и злобно проговорил:
— Дура, молчи! Молчи, княгиня!
Княгиня вся съежилась и посмотрела на него взором побитой собаки.
За молодыми потянулись чудные повозки с поезжанами, в санях, изображавших зверей, рыб и странных птиц. Ехали мордва, черемисы, остяки, самоеды, камчадалы и множество других "разноязычников", все в своих национальных костюмах, "с принадлежащею каждому роду музыкалиею и разными игрушками".
Одни ехали на верблюдах, другие на оленях, третьи на собаках, четвертые на волах, пятые на козлах, шестые на свиньях.
В манеже герцога, за длинными столами уселись чудные гости, каждой паре было подано их любимое национальное кушанье и любимый напиток.
На почетном месте на возвышении восседали молодые.
Василий Кириллович, у которого еще до сих пор не совсем зажил глаз, приветствовал их торжественной эпиталамой, "выколоченной" из него кабинет-министром…
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка…Теперь-то прямое время вам повеселиться,Теперь-то всячески поезжанам надо беситься…
Присутствовавшие закричали: "Ура!" Полезли чокаться с молодыми.
Дрожащей рукой держал князь Голицын свой бокал. Он был очень бледен. Не взглянув на него, Тредиаковский поспешил скрыться в задних рядах.
Бедный шут! Бедный пиит!
После обеда гости исполняли под свою музыку национальные танцы.
Императрица, окруженная свитой, с большим интересом следила за празднеством и несколько раз благодарила Волынского.
Чудное, сказочное зрелище представлял ледяной дом, когда вечером к нему приблизился свадебный поезд.
Он весь горел и сверкал разноцветными огнями и сам казался огромным драгоценным камнем.
Из пасти ледяных дельфинов вырывалось яркое пламя, по углам вертелись пирамиды, украшенные "смешными" прозрачными картинами, и высоко били огненные фонтаны.
С музыкой, пением и криками ввели в дом молодых, и затем все удалились. К дому был приставлен караул, чтобы молодые как-нибудь не вздумали убежать из своего гнездышка.
Мороз крепчал. Наступала ледяная ночь.
XXVII
МИЛОСТЬ БИРОНА
Хотя Артемий Никитич несколько и поправился, все же здоровье к нему не возвращалось. Он спал и видел, чтобы поскорее вернуться домой, привести в порядок свои дела и отдохнуть. Петербург положительно пугал его.
