Отпуск Малли перерос в служебную командировку, и он вернулся в Лондон только в начале января 1937 года.
К маю накопившиеся проблемы с «легализацией» Малли и Дейча заставили Малли откровенно констатировать, что «до сих пор никто из нас здесь крепко не сидит. Даже СТЕФАН — нет. Он снова получил отказ в разрешении на работу».
Свое намерение обосноваться в Англии более прочно Малли попытался реализовать немедленно. Уже 24 мая 1937 года он сообщал о посещении Бюро регистрации иностранцев, куда он обратился за разрешением остаться в Англии на неопределенное время. Власти были готовы предоставить ему такую возможность при условии, что он откроет дело в одном из районов страны, пораженных безработицей (Южный Уэльс, Шеффилд и северные районы страны). Малли заполнил анкеты и отправил их в Министерство торговли. Центр был обеспокоен возможностью проверки документов Малли через австрийскую полицию и предложил альтернативный вариант с выездом его в Канаду и получением паспорта там. Малли ответил, что проверка его через Австрию маловероятна, так как Дейч «то и дело встречает в Лондоне липовых австрийцев — бывших коммунистов». «Да возьмите самого СТЕФАНА, с настоящей книжкой, — писал Малли. — Если они запросят о нем Вену, ответ будет не менее отрицательным, чем обо мне (он коммунист известный, а я просто жулик)». Увлекшись, Малли, видимо, перешел границы дозволенного в споре с Центром, а это не могло не сказаться на его дальнейшей судьбе.
В запальчивости он продолжал: «Самым чувствительным и чреватым оргвыводом является ваш аргумент о том, что, если они наведут обо мне справку, мргут ничего не сказать, а просто взять в разработку. Но тут очень много «если». Это очень академически поставленный вопрос».
Малли считал, что точно так же можно было предположить, что он провалится на встречах с легальным резидентом КЛИМОМ, или его предаст кто-нибудь иэ источников, или его опознают на улице обвиняемые по процессу «Метро-Виккерс». «Не пренебрегая теорией, я держусь больше практики, — парировал Малли опасения Центра. — Если бы так строго, по гипотезам, действовать, нельзя было бы вовсе ничего делать. Хотя бы 10 процентов риска всегда есть. И в этом деле я тоже считаю риск не больше, чем 10 процентов».
Идею с поездкой в Канаду Малли отклонил довольно обоснованно: «Тут процентное количество этого теоретического риска переходит в качество, делающее опасность реальной. Здесь уже имеется слишком много знакомых людей, знающих меня как австрийца».
В заключение своего послания Центру Малли сделал некоторые выводы, оказавшиеся для него впоследствии роковыми:
«1. Я совершенно не считаю, что положение настолько опасно, что я должен отсюда бежать.
2. В Канаду поехать для того, чтобы вернуться сюда, я считаю невозможным. А если я считаю невозможным, это значит, что я вряд ли буду в состоянии это выполнить.
3. Если вы считаете, что в случае проверки англичане, мне ничего не сказав, возьмут меня в разработку, это значит, что вы снимаете с себя ответственность за всякие могущие возникнуть неприятности и целиком перекладываете ее на меня, — если я остаюсь здесь работать. Поэтому я логически должен поставить перед вами вопрос так: прошу разрешить мне вернуться отсюда домой и всякую возможность моей дальнейшей работы обсудить со мною дома, и только дома».
Ответ Центра последовал 4 июня 1937 года: «Вам дана телеграмма о разрешении выезда домой. Телеграфьте маршрут и день выезда». Малли ответил: «Я смогу выехать пароходом из Франции 5 числа (июля) прямо на Ленинград и быть в Москве 11 или 12».
Хотя Малли просил о поездке домой, всего на несколько дней для прояснения вопроса о его «легализации» в личном общении, он задержался и поехал в отпуск, о чем свидетельствует справка о выдаче ему и его жене проездных документов в санаторий № 1 в Кисловодске. Задержка, вероятнее всего, была вызвана разрывом Порецкого с разведкой и по большому счету со сталинским режимом. Когда его примеру последовал его земляк и товарищ Кривицкий, вопрос о выезде за границу Малли, хорошо известного им обоим, отпал вовсе. Если сведений о том, что Порецкий предал кого-либо, и не имеется (хотя разведка об этом тогда знать не могла и должна была исходить из худшего предположения), то Кривицкий рассказал американцам и англичанам все, что знал.
Как видно, известная напряженность в отношениях Малли с руководством Центра, возникшая на почве расхождения во взглядах на его «легализацию» в Англии, поначалу не оказала какого-либо влияния на его положение. Строптивость Малли сыграла свою роль позже, когда он был арестован. Точное время его ареста не указано в имеющихся документах. Можно предположить, что сам арест был вызван тем, что его имя было упомянуто в чьих-то «признаниях» в ходе начавшихся репрессий против сотрудников разведки. Затем уже добавились дополнительные обвинения в его связях с предателями и невозвращенцами. В марте 1938 года из парижской резидентуры поступили три сообщения об общности взглядов и намерений Малли, Кривицкого и Порецкого. Так, в сообщении от 2 марта 1938 года говорилось:
«Со слов Эльзы (жены РАЙМОНДА) явствует, что она, РАЙМОНД (Порецкий), ГРОЛЛЬ (Кривицкий) и некий Федя часто собирались в Париже, вели при этом чисто троцкистские разговоры и договаривались до того, что смерть т. Сталина — единственный для них выход из положения».
Сообщение было заверено Шпигельгласом с припиской: «Источник безукоризненный».
В сообщении от 10 марта 1938 года всплывала та же тема:
«Эльза рассказывает, что ЛЮДВИГ (Порецкий) имел трех друзей: Вальтера, Малли и Федю. Они часто встречались и совместно обсуждали вопросы и подготавливали свой разрыв с учреждением. Малли и Федя вернулись в Москву».
Несмотря на то что эти сведения могли быть вполне достоверными — Малли и его коллеги, будучи людьми мыслящими, с собственными взглядами и убеждениями, вполне могли критиковать Сталина и его политику, — и надежными, ибо разведка НКВД действительно обладала «безукоризненными источниками» в Париже, они, эти сведения, никак не отражены в обвинительном заключении. И, это тоже объяснимо. Поднимать в таком документе политические вопросы было слишком опасно. Проще было списать все на стандартное обвинение в шпионаже, как это имело место во многих других случаях. Именно такое обвинение и было предъявлено Малли.
Дело Малли рассматривалось военной коллегией Верховного суда СССР 20 сентября 1938 года. Обвинительное заключение гласило:
«Основанием для ареста Малли Т.С. послужили материалы 5-го отдела 1-го Управления НКВД, коими Малли изобличался в действиях, наносивших ущерб интересам СССР (злостное нарушение конспирации, разглашение государственной тайны, отказ от выполнения приказания в боевой обстановке)».[7]
«Будучи арестован, Малли Т.С. на предварительном следствии показал, что он является немецким шпионом и в течение ряда лет вел активную работу, направленную против СССР. О происхождении своей связи с немецкой разведкой обвиняемый показал следующее:
В 1917 году в лагере военнопленных на Урале он был завербован офицером разведывательной службы Австро-Венгрии Шенфельдом для сбора шпионских сведений о Советском Союзе. В 1927 году в Москве Малли был повторно завербован для разведывательной работы против СССР резидентом немецкой военной разведки Штейнбрюком».
В обвинении указывались некоторые другие детали «шпионской» деятельности Малли:
«Связь с берлинским центром немецкой военнойразведки обвиняемый осуществлял через упоминавшегося разидента Штейнбрюка, через спецкурьера связи Гельвига, а также путем личного общения с доверенным офицером этой разведки, который был известен обвиняемому как капитан Дитрих».
Эти детали упомянуты в обвинительном заключении только потому, что они являются единственными конкретными подробностями враждебной деятельности Малли, приводимыми им в его показаниях. Все остальное в «признаниях» Малли настолько обще, неконкретно, расплывчато, что явно выдает «липу». Однако для пущей убедительности обвинения в заключении говорится, что «шпионская деятельность» Малли подтверждается показаниями других арестованных. «Помимо этого, — забивался последний гвоздь в шатко выстроенное обвинение, — показания арестованного М-ва изобличают Малли Т.С. в причастности к контрреволюционному право-троцкистскому заговору». Не вызывает удивления, при существовавших методах следствия, и тот фигурирующий в обвинении факт, что «Малли Т.С. полностью признал себя виновным в предъявленном ему обвинении».
Какие последствия для страны имели репрессии 1937–1938 годов, сейчас уже хорошо известно. Разведка была в количественном отношении лишь малой частью государственного аппарата, но в пропорциональном отношении пострадала, наверное, больше других, потеряв в это время 70 процентов своего личного состава.
