— А ты собралась?
— Нет, — просто ответила она, — как это ни парадоксально, но я слишком ценю и люблю жизнь. Даже такую.
Вероника наградила меня осуждающим взглядом и отвернулась, а я почувствовал, как ноги становятся ватными.
— Что я должен был подумать, увидев, что ты сидишь на парапете?
— Не знаю.
— Зачем ты сюда пришла?
Сомнения и страх внутри меня никуда не делись, поэтому я уже открыто подступил ближе к ней. Почти вплотную.
Она сначала ничего не отвечала, только едва заметно качала головой, а потом все-таки прервала молчание, которое удавкой стягивало нас обоих:
— Я просто гуляла по городу, думала, вспоминала, где в последний раз я беззаботно улыбалась. Оказывается, здесь. Это был выпускной в универе. Наша группа гуляла всю ночь напролет. Не знаю, кто именно предложил встречать рассвет над рекой, но мы сочли это символом новой жизни. Пришли сюда и молча смотрели на небо. Помню, душа трепетала от ожидания какого-то чуда, от того, что весь мир перед нами. Столько дверей. Столько возможностей. Только успевай выбирать. Ну я и выбрала, — Вероника поморщилась и резко продолжила: — через три дня у меня состоялось собеседование в твоей компании.
— Жалеешь? — через силу спросил у нее, жадно ловя взглядом каждую черточку.
Она подняла на меня внимательный, грустный взгляд, и почти не шевеля губами прошептала:
— Больше всего на свете.
* * *
Неприятные слова. Обезоруживающие своей честностью и горечью. Не о таком исходе я мечтал когда-то, повстречав юную стажерку в лифте. Не такое будущее я нам рисовал, первый раз целуя мягкие губы.
Мы так близко друг к другу. Глаза в глаза. Между нами так много всего: тонкие нити вибрирующие от напряжения, опутывающие с ног до головы, отголоски прошлых чувств, а еще жуткая пропасть, наполненная ночными кошмарами.
Мне так много надо ей сказать, но не получалось. Слова застревали поперек горла, царапали изнутри. Ведь если начать говорить, обратного пути уже не будет.
Хотя его и так нет.
— Почему ты мне не сказала?
Вероника пожала плечами:
— Я хотела уйти из твоей квартиры, и я ушла. Тем более там появилась Мелена…
— К черту Мелену! Я не об этом.
Она не понимающе нахмурилась.
— Почему ты мне не сказала про Кирилла. Про то, что он тебя заставил. Про деньги. Про…да про все.
Ее взгляд моментально стал ледяным, колючим. Девушка фыркнула и отвернулась, безжалостно разрывая ту связь между нами, которая теплилась несколько мгновений назад.
— Значит, узнал, — процедила сквозь зубы. Узенькие ладошки сжались в кулаки.
— Почему…
— Какой смысл говорить, если тебя никто не хочет слушать? — равнодушно перебила она, вышибая весь воздух из легких таким простым вопросом.
Я не захотел. Мог, но не стал. Мне проще было ее прогнать, чем выслушать.
Все до тошноты просто.
— И что теперь? Отправишь меня за решетку? Заставишь выплачивать долги? Продавать почку? Отрабатывать натурой?
— Вероника! Прекрати.
— Зачем? Теперь карты раскрыты. Можно, наконец, говорить все как есть. Да. Это моя вина. Я смотрела в интернете…какую-то муть. Ткнула куда не надо, подцепила вирус, который в итоге стоил вам кучу денег. Извини.
— Это тебе Кир так сказал?
— Да. Он подчистил за мной хвосты, а потом шантажировал, угрожая, что все расскажет Жуковскому и тогда… — ее голос затих до едва различимого шепота.
Так тошно видеть, что она искренне в это верит. Без сомнений, без колебаний, просто принимая слова мелкого вруна за чистую монету.
— Не было никакого Жуковского, — я едва смог это произнести, — Кирилл обманул тебя. Это он увел деньги. Специально, чтобы досадить нам. Мне. Мы нашли его канал, где он все это рассказывает на потеху публике.
От этих слов Вероника вздрогнула, будто я ее ударил, потом сжалась, сморщилась, словно в рот попало что-то невыносимо горькое:
— Значит, я еще большая дура, чем думала. И все это было зря, — она вскинула взгляд к небу, пытаясь перебороть слезы.
Мне даже представить было страшно, каково ей сейчас. Хотелось обнять, но чувствовал, что ей это не надо. Не примет она сейчас от меня никакой поддержки. Здесь я тоже безвозвратно опоздал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Она шмыгнула носом, рвано вздохнула, прижала ладони к побледневшим щекам, но сдержалась. Не заплакала.
— Твой брат — больной ублюдок, — наконец произнесла звенящим голосом.
— Я знаю.
— Он кайфовал от того, что делал. Наслаждался каждой секундой.
— Знаю.
— Знаешь? Так почему же ты не остановил его?
Какой болезненный вопрос. Как объяснить, что Мелкий был неприкосновенен, что я за него глотку был готов перегрызть любому.
— Я не видел…не замечал.
— Он этим пользовался. Играл с вами, как с малыми детьми. Презирая за эту слепую веру.
— Почему он это делал?
— Почему? Ты у меня спрашиваешь?! — она всплеснула руками и продолжила на повышенных тонах, — Откуда мне знать? Он не делился со мной подробностями. Это ваши с ним дела. Ваши игры. Я всего лишь выполняла роль наживки, бесправной куклы, игрушки, которую ему хотелось забрать себе.
— Вероника, послушай, — я попытался ее успокоить. — Слезь с парапета.
— Зачем? Может, я не просто так здесь оказалась? Может это меня судьба сюда привела.
— Глупости не говори.
— Да какие глупости? Все, все что знала — оказалось иллюзией, все что я делала — бесполезным трепыханием, бессмыслицей. Так может, проще прыгнуть и покончить со всем этим
— Хватит, — я бесцеремонно схватил ее за тонкое запястье. Теперь даже если дергаться будет — не отпущу.
— Ты не представляешь, как я устала, — она не пыталась вырваться, но я чувствовал, как напрягается хрупкое тело. Как оно дрожит, словно у испуганного мышонка.
— Вероника! У тебя вся жизнь впереди.
— Жизнь? — она надсадно рассмеялась, — ты называешь это жизнью? Я каждый день встаю, как в тумане. Что-то делаю, плыву по течению, мечтая о том моменте, когда снова можно будет лечь спать. Что такого хорошего должно случиться в этой самой жизни, чтобы я снова ощутила ее вкус? Ради чего все это?
В каждом слове такое отчаяние, что трудно дышать.
— Ради детей? — произнес осторожно, наблюдая за ее реакцией.
— Я не могу иметь детей, после того как, — она неопределенно дернула плечом, — после аварии.
Ох ты ж, блин, ну как ей сказать? Как? У меня кишки все в узел скрутило.
— Пойдем, Вероника, — потянул ее за собой, вынуждая слезть с парапета, — Нам надо поговорить. Не здесь. А завтра я тебя кое с кем познакомлю.
— С кем? — она попыталась высвободиться из моих лап, но не сумев, снова взглянула на меня, и я забыл обо всем, утопая в ее бесконечной грусти.
Какой смысл откладывать? Легче не будет никому.
— С Ванькой.
В ответ молчаливое недоумение.
Я с трудом вдохнул и шагнул в пропасть, из которой нет возврата:
— Ваш с Кириллом сын не погиб.
* * *
Я столько раз представлял этот наш разговор, проигрывал его в голове, представляя, как отреагирует Вероника на новость о сыне. Ждал чего угодно. Криков, истерики, диких завываний. Того, что она набросится на меня с кулаками, проклянет.
Чего угодно, но только не равнодушия.
После чудовищно сложного признания она посмотрела на меня, как на конченого идиота, и резко вырвала свою руку из моих.
— Это уже перебор.
Я растерялся. Слова о Ваньке дались мне нелегко, а она их похоже просто не услышала, не приняла всерьез.
— В каком смысле?
— В прямом, Артур! В прямом! Я поняла, что ты прилетел сюда, как отважный принц на белом коне, чтобы спасти отчаявшуюся даму, решившую сигануть с моста. Спасибо, конечно, за заботу, но не надо перегибать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я не перегибаю, Вероника, послушай…
— А как это, по-твоему, называется? Да, я отчаялась, и руки опускаются. Но не нужно нести небылицы, чтобы меня утешить.
— Ты мне не веришь? — изумленно уставился на нее.
