Домовик, почуяв, что о нем думают, мельком глянул через плечо и смущенно засопел.
— Кузя, а кто тебе имя дал? — неожиданно спросила Лиза. — Никифор или Ядвига?
Жалобно звякнула чашка, нелюдь вздрогнул, отвернулся и нехотя, чуть слышно ответил:
— Ее звали Полинка. Ей было 7 лет. Она могла меня видеть и …— он сглотнул, — мультики очень любила. Вот и…назвала меня так.
Он виновато улыбнулся, протягивая Лизе дымящуюся кружку.
— Держите чай. Если что, я новый сделаю. Простите…
Ведьма обхватила кружку ладонями, отпила глоток. Сморщилась от резкой горечи. Не нужно было мальчишку про имя спрашивать. В напиток проникла боль недавней утраты и глухая тоска за погибшей людской семьей. Домовой потянулся было забрать испорченный чай, но Лиза мотнула головой, мол, пускай. Горечь медленно таяла, оставляя странное послевкусие — мягкое, как осенние лучи солнца на ворохе опавших листьев, и прохладное, как талая вода в ладонях.
— А у меня бабушка ум…ушла ночью, — девушка задумчиво уставилась в крохотное оконце. — Наверняка, она давно это задумала, а я не замечала, или не хотела замечать. И старый леший тоже ушел. Теперь вот я…сама. Понимаешь?
Домовой сдержанно кивнул, осторожно присел на край лавки и, переглянувшись с Мурзой, легко и бесшумно подвинул массивный дубовый стол. Поближе к голодной хозяйке.
Хитрец!
Решил во что бы то ни стало Лизу накормить ранним завтраком. Аромат свежей выпечки защекотал нос.
Она и не заметила, как слопала целую тарелку пирожков. Горячих, с хрустящей масляной корочкой и сочной начинкой. После плотной еды сил заметно прибавилось. Захотелось выйти во двор, осмотреть, так сказать, свои владения при свете дня.
Накинув высохшую куртку и натянув шапку, Лиза толкнула дверь, глубоко вдохнула чистый морозный воздух и огляделась.
Косматые тучи низко ползли по сумрачному небу. Казалось, ещё немного, и они, зацепившись за острые верхушки сосен, с треском прорвутся, обрушаться густым снегопадом, наглухо засыпят вросшую в землю крышу.
Стена леса скрадывала дневной свет. Деревья вплотную подобрались к обережному кругу, нависли над ведьминым жилищем молчаливыми стражами.
Ни ворот, ни забора вокруг дома не было. Бабушка давным-давно убрала их за ненадобностью. Остались только столбы — древние, почерневшие за долгие века, с избытком напитанные заклятиями и колдовской силой. Полустертые знаки, вырезанные ещё старой Ягой в совсем уж незапамятные времена.
Крохотная поляна, затерянная в сердце бескрайней чащи.
Место, куда сходятся невидимые тропы мира живых и…мертвых.
Сотни невидимых глаз следили за невысокой хрупкой фигуркой в темном дверном проеме. После ночной круговерти лес затаился, замер в ожидании.
Лиза поежилась. Дернула плечами, сбрасывая щекотку чужого взгляда. Вытащила из-под свитера амулет, оставленный напоследок Ядвигой любимой внучке. Ту самую монету, наследство старой чаклунки. Потертый кругляш придал уверенности и разогнал нелепые страхи. Чего ей боятся?!
Это ее лес.
Последнюю волю Ядвиги Лиза исполнила в точности. Уходя, бабушка приказала настрого — в сию же ночь обновить и замкнуть круг, собственной кровью начертить обережные знаки, права на лес заявить, пока новый Лешак не объявился! Амулет не снимать — в нем память о первой хозяйке этого места. Старая ведьма самолично надела внучке на шею серебряную цепочку с бесценной монетой, вложила в ладонь нож — тот самый родовой клинок, что хранила со времён своей юности, крепко обняла Лизку на прощанье, и, сделав шаг назад, бесследно растворилась в метели.
Лешек таки сдержал слово — открыл названной сестре короткую тропу на мертвую сторону.
Открыл и сам шагнул в темноту следом за ней.
Лиза бродила в призрачной снежной мгле, проваливаясь по колено в сугробы, выискивая в буране заметенные древние столбы, исколотыми пальцами нащупывала колдовские символы, напитывая полустертые линии кровью.
Ресницы смерзлись, руки немели от холода, озноб пробирал до костей, сердце ухало и колотилось в ребрах. Сила текла сквозь нее темным потоком, смешиваясь с острой болью потери, застарелым гневом, давней детской обидой, смешивалась и… вытекала сквозь раны, очищая и исцеляя душу, оставляя после себя звенящую пустоту и пугающее чувство обновления.
Как долго ворожила — Лиза не помнила! Она потерялась в глухой бесконечной ночи, в тоскливых завываниях ветра, призрачных голосах заповедного леса.
Гудели сосны под напором урагана. С жутким треском падали ветки деревьев, в безлунном небе неслась дикая охота, обгоняя рваные ошмётки облаков, внушая безмерный ужас затаившимся в темноте.
Уничтожались прежние устои и клятвы, ломались старые договора и обеты. Уходило прошлое, менялся и перерождался Лес — граница живых и мертвых, людей и нелюдей.
Лиза успела запечатать круг. Из последних сил, одними губами, прошептала запирающее заклятие, шатаясь, добрела до избы, ввалилась внутрь и рухнула на лавку. В распахнутую настежь дверь, хохоча, ворвался северный ветер, завьюжил, завертел облако снежинок, лихо свистнул в дымоход, задувая огонь в печи.
— Пшел вон, — просипела новоявленная хозяйка, и провалилась в спасительный сон…
От воспоминаний стало зябко. Мороз мгновенно просочился в рукава куртки, куснул сквозь варежки ноющие от порезов пальцы. Подумалось, что неплохо бы вытащить из рюкзака запасной шерстяной свитер и намотать на шею шарф…
Словно уловив ее мысли, на плечи заботливо накинули тяжёлую, пахнущую хвоей и дымом шубу.
Лиза благодарно кивнула домовому и с наслаждением закуталась в роскошный волчий мех, потерлась щекой о пушистый воротник, спрятала ладони в широкие мохнатые рукава.
Последний подарок лешего пришелся как нельзя кстати.
Девушка уселась на застеленную шкурой завалинку, вытянула уставшие ноги.
Чувствовала она себя вполне сносно. Если не считать лёгкой дрожи в руках и сорванного горла. Лиза зевнула и прикрыла глаза. Выспаться б ещё…
Тишина зимнего леса завораживала.
Едва слышный шорох снега, скрип веток, редкое воронье карканье…
Звуки сплетались в причудливую мелодию, плыли вереницей образов, растекались шелковым покрывалом между черных стволов.
…и тихо-тихо, на самой грани слуха, очаровывая голосами зимних напевов, плакала лесная сопилка…
Сопилка?!
Лиза судорожно вздохнула, выныривая из наведенного морока, и надсадно закашлялась. Морозный воздух обжёг больное горло. С трудом разлепив глаза, она замотала головой, стряхивая сонливость.
И — замерла.
За невидимой границей охранного круга беззвучно клубилась колдовская метель.
Духи зимы.
Верная свита Хозяина.
Одуревшие от свободы и пьянящей силы снежники яростно бились о невидимую черту, отлетали клочьями бурана, осыпа́лись льдистыми иглами и снова, без единого звука, ломились вперёд.
Окровавленные пасти и глаза, залитые тьмой дикой охоты.
Лиза медленно поднялась.
Скрипнула, отворяясь, дверь. Из избы выскочил домовой, держа в руках горящие головни, стал рядом с ведьмой и сцепил зубы. От мальчишки остро тянуло страхом и отчаянным упрямством.
Мурза запрыгнула Кузе на плечо, злобно зашипела, оскалив клыки.
Застыли молчаливыми стражами древние сосны, затаился в густых ветвях баловень-ветер, не решаясь лишний раз шевельнуться.
Внезапно, повинуясь чужой воле, снежники упали ледяными хлопьями на землю, и, поднявшись в волчьих обличиях, покорно отошли от древних столбов.
За невидимой границей охранного круга, прислонившись обнаженным плечом к стволу дерева, стоял человек.
Пряди длинных спутанных волос то ли серых, то ли седых, падали на лицо, скрывая черты...
Высокий и худощавый, бледная кожа в кровавых разводах…
Сопилка в тонких сильных пальцах…
Незнакомец поднял голову и в упор глянул на Лизу.
Глаза цвета низких снеговых туч.
В бездонных черных зрачках клубилась метель.
