без энтузиазма, без уверенности — уж больно непохоже было на семью: и детей не заводилось, и стиль жизни не тот явно — гитара, танцы без конца. И когда Олег вдруг опять исчез и прислал письмо с Приюта Одиннадцати, Галя даже и не попыталась вернуть мужа или поехать к нему. Тут же, легко, как-то весело — сошлась с одним из ближайших дружков Олега и уехала с ним в Ростов, на этот раз стремительно забеременев и, по слухам, родив там дочь. Впрочем, не по слухам, а по письмам, ибо Олег остался со своим дружком в приличных отношениях, в переписке, и бывшая жена бывшим мужу, свекру и свекрови передавала самые добрые, хотя и достаточно безразличные поклоны. Все, в общем, было не по-людски, не путем. Олег же, вернувшись с Приюта Одиннадцати особенно задумчивым, вообще заявил странное: мол, мыслящему человеку семья не нужна — и ссылался при этом на философа Канта, которого как раз тогда в горах за зимовку одолел. Все ли понял, как теперь бы понял, — это другой вопрос, но одолел и был под впечатлением…
Впрочем, в последнее возвращение действительно сильно переменился. Устроился в институт «Шахтпроект», перестал на время куда-то все собираться. Начал даже задерживаться на работе в ущерб вечеринкам. Дома подолгу сидел за столом, обложившись горно-шахтной литературой, на листах миллиметровки чертил штольни, штреки, окружая рисунок сеткой линий и стрелок.
Старики радовались на единственного сынулю, не подозревая, что именно увлечение работой уводит таких, как он, далеко и надолго.
Началось-то вроде с пустяка. На одной из шахт области случился горный удар. Действующая штольня на полуторакилометровой глубине с пушечным гулом — совершенно внезапно, без всякого «предупреждения» — рухнула, засыпав угольный комбайн и поезд вагонеток. Руководители шахты и области вытирали вспотевшие лбы, старушки ринулись в церковь. Ломились, молились, возносили благодарения: могли быть сотни жертв, а не было — удар случился в пересменок, в штольне не было ни одной живой души. На специальном совещании в областном шахтном управлении начальник обратился ко всем инженерам с мольбой попытаться разобраться в случае: ведь в следующий раз такого везения может и не быть. И нехорошо помянул «так называемых ученых» из специального НИИ, занимающегося горными ударами, — диссертации там защищались, а никакой методики прогноза или предотвращения этих катастроф не было, не было даже общепринятой гипотезы о причинах горных ударов. Дойдя при изучении литературы до «пульсационной» теории, согласно которой Земля то увеличивается в объеме, то сжимается, причем последние тысячи лет как раз сжимается, отчего горные породы сжаты по всей Земле гораздо сильнее, чем должны были бы просто от давления вышележащих земных слоев, Олег заинтересовался всерьез. Поехал на шахту. Поразило, что удар произошел как бы вопреки здравому смыслу: в крепких каменных породах, к тому же хорошо укрепленных бетонными столбами — и это в то время, как на той же шахте десятилетиями стоят, не обрушаясь, старые брошенные выработки без всякой крепи. Удивительно было и зрелище, которое открылось, когда докопались до обрушенной штольни: крепкий известняк был перемолот в пыль. Бетонные столбы, столь надежно, казалось, державшие кровлю, были выбиты предательским ударом сбоку. Вагонетки, до того как были засыпаны, успели опрокинуться. В штольню как бы выстрелила одна из стен, вышибла опоры, и лишь после этого кое-где (не везде) частично обрушилась кусками кровля. Странная картинка, в прежние времена о вредительстве непременно бы заговорили и наверняка бывали такие случаи, что говорили. Неужто и правда пульсация? В литературе, а отчасти в собственной памяти — учился-таки в горном — обнаружилось немало других, не менее интересных, но разрозненных сведений о горных ударах, на которые раньше почему-то не обращал внимания.
Возможно, этот возникший внезапно интерес столь же скоро бы и закончился или развился в ином направлении, если бы не еще одно случайное, — впрочем, на таких случайностях закономерно строится жизнь — событие совершенно иного рода. Встретил на улице, возле управления приятельницу студенческих лет, Лиду, уроженку Донецка, с которой не виделся лет семь. Если говорить честно, она была не просто приятельницей. Был роман — короткий, на семестр, — который закончился скорее по инициативе Олега (появилось увлечение вне стен вуза), но закончился без надрыва. Просто после каникул он перестал назначать Лиде свидания, а она не сделала попытки выяснить отношения. И хотя после этого общение было, пока он не отбыл с дипломом в родной город (Лида шла на два курса сзади), оба усвоили отстраненно-приветливый тон разговора, а на вечеринках держались друг от друга подальше.
Сейчас они устремились друг к другу, радостно, в первом порыве расцеловались. Потом оба смутились. Олег даже почувствовал что-то вроде виноватости, особенно когда выяснилось, что Лида не замужем до сих пор и не была замужем. Лида поразила его каким-то грубоватым, неженским загаром с белыми морщинками у глаз и рта, белесыми бровями и ресницами без следов краски, какой-то новой размашистой походкой. И голос осел, стал низким, хрипловатым. Во время разговора она охотно взяла предложенную сигарету, а вторую и третью подряд вынула из собственной пачки. Выяснилось, что у Лиды «романтическая профессия» — она стала геофизиком, начальником отряда. Ее отряд стоял лагерем в пятидесяти километрах от города, на берегу Днепра. Уже через десять минут разговора, особенно узнав про неудачную женитьбу, Лида как бы осмелела и весьма уверенным, новым своим тоном пригласила в лагерь.
— Там сейчас хорошо. Воздух, костер. Компания веселая. Приезжай. И гитару… не забудь. Не забросил это дело?
На прощанье она по-мужски тряхнула его руку. Оглянулась. С той стороны улицы к подъезду управления на лихом вираже подкатил зеленый газик с земным шаром на дверце и с надписью «Академия наук СССР. Экспедиционная». Она забралась на сиденье рядом с шофером — сзади было набито какими-то бородачами. Олег ощутил устремленные на него любопытствующие взгляды. Она махнула рукой, еще раз крикнула: «Приезжай!.. В субботу, с ночевкой!» Хлопнула дверцей и умчалась.
Поехал. На велосипеде, с бутылкой и гитарой. Ездил тогда на велосипеде много, полсотни километров были пустяком. Встретили хорошо. И еще раза два наезжал в лагерь из вагончиков и палаток. Песни у костра, рыбалка. Лирические разговоры с осторожными воспоминаниями — с Лидой. Лида более не щеголяла белесыми ресницами и бровями, даже светлые морщинки у глаз и рта куда-то делись. В лагере, в трикотажном спортивном костюме, отдохнувшая, Лида даже снова показалась и женственной, и хорошенькой, почти как в тот семестр.
Но роман тогда не возобновился, — кажется, по обоюдному соглашению. Хотя, казалось бы, что мешало? С другой стороны, исчезла и скованность первой встречи около правления, подумалось, что в тридцать (ему-то, впрочем, уже
