— Корнелий, вы очень образованный человек. Знаете ли вы какие-нибудь обычаи, связанные с праздником Сатурналий?
— Сатурналии? — переспросил александриец изумленно. То же удивление отразилось и на лицах Эадульфа и Лициния.
Фидельма спокойно кивнула.
— В старые времена это был мистический праздник, справлявшийся в конце декабря, — объяснил Корнелий. — В этот день все веселились и от души дарили друг другу подарки. Все дела прекращались, люди наряжались и устраивали веселья.
— Были ли на этом празднике какие-нибудь специальные обряды? — настаивала Фидельма.
Он только опустил уголки губ вниз, показывая, что точно не знает.
— Праздник начинался с того, что в храме приносили жертву, и был пир для всех. Можно было даже играть в азартные игры публично. Ах да, и еще рабы надевали одежду хозяев и освобождались от своего труда, а их хозяева прислуживали им.
Глаза Фидельмы засверкали зеленым огнем, и лицо озарилось улыбкой.
— Спасибо, Корнелий, — сказала она серьезным голосом, но лицо выдавало радость. Она стремительно встала.
— А что будет со мной? — спросил Корнелий, тоже вяло поднимаясь на ноги.
— Этого я не знаю, — призналась Фидельма. — Я дам отчет суперисте, а он, без сомнений, представит это дело на рассмотрение городским судьям. В римских законах я плохо разбираюсь.
— А пока что, — удовлетворенно пробормотал Фурий Лициний, — ты будешь сидеть в камерах при custodes, и сейчас-то ты не сможешь так легко оттуда сбежать, как твой дружок Ронан Рагаллах. В этом можешь быть уверен.
Корнелий пожал плечами с некоторым вызовом.
— По крайней мере, я спас для будущих поколений несколько ценнейших трудов, которые иначе бы бесследно пропали. Это меня утешает.
Лициний жестом велел ему уходить.
Корнелий сделал шаг к двери, и тут Фидельму осенила мысль.
— Погодите!
Корнелий повернулся к ней, ожидая, что она скажет.
— Рассказывали ли Ронан и Осимо еще кому-нибудь эту странную историю — о том, что жену Вигхарда убили, а детей продали в рабство, и что якобы в этом виновен сам Вигхард?
Корнелий нахмурил брови и медленно покачал головой.
— Нет. Осимо говорил, что Ронан рассказал только ему и по секрету. Но мне Осимо сказал по тем причинам, которые я вам уже назвал.
Он резко изменился в лице, словно что-то вспомнил.
Фидельма успела это заметить.
— А вы передали эти сведения дальше? — спросила она прямо.
Корнелий разволновался.
— Это преступление показалось мне таким чудовищным, таким безбожным, будь оно правдой, что я несколько дней не мог перестать о нем думать. Вот есть человек, который ждет назначения в архиепископы, благословения Его Святейшества, и в исповеди умирающего обнаружилось, что этот человек заплатил за убийство своих жены и детей! Это не давало мне покоя, я не мог это так оставить, даже чтобы сдержать обещание, данное моему другу Осимо. Но сказал я только одному члену Церкви, высокого сана и почтенному человеку.
Фидельма ощутила покалывание в затылке.
— Вы не сдержались. Могу это понять, — нетерпеливо согласилась она. — Так кому же вы сказани?
— Я решил, что нужно выяснить, знает ли об этом кто-нибудь из свиты Вигхарда, и сможет посоветовать, стоит ли заводить дело… Я искал совета у кого-нибудь, кто обладает достаточной властью и сможет донести это до ушей Его Святейшества, прежде чем начнется церемония посвящения. Собственно, я сообщил все это одному из саксонских прелатов накануне дня смерти Вигхарда.
Фидельма прикрыла глаза и на мгновение замерла, чтобы сдержать свое нетерпение. Эадульф, начинавший понимать всю важность того, о чем говорил Корнелий, стоял бледный как мел и ждал.
— Так кому вы сказали? — резко повторила Фидельма.
— Ну как, саксонскому аббату, конечно. Настоятелю Путтоку.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
— Путток, — бормотал Эадульф, пока они быстрым шагом шли по дворам Латеранского дворца по направлению к гостевым палатам и покоям настоятеля Путтока. — Значит, все это время это был он… этот лживый, похотливый сукин сын…
Фидельма искоса посмотрела с укором на гневное лицо своего товарища.
— Тебе не к лицу такие выражения, Эадульф, — мягко упрекнула она его.
— Прости. У меня просто кровь закипает от ярости, когда я думаю об этом развратнике, который поставлен учить других благочестию. Но что он убил Вигхарда… хотя, если подумать, все сходится.
— Ты так думаешь?
— Теперь, вспоминая все, да, — сказал Эадульф, которого немного задел ее шутливый тон. Теперь ответ найден, и она смеется над ним, что он был так слеп? Будь его воля, он бы в самом начале следствия обвинил Ронана Рагаллаха и на этом бы успокоился. — Да, очевидно, что все это время это был Путток. Со своей страстной мечтой о Кентерберийском престоле он, как только узнал зловещую тайну Вигхарда, решил убить его и претендовать на его место. Чистое властолюбие, и ничего больше, вот и вся загадка.
Фидельма чуть заметно вздохнула. У Эадульфа ясная голова, но один недостаток: в каждый момент времени он мог видеть только один путь, не замечая всех маленьких ответвлений от него, которые тоже необходимо проверить.
Она поймала себя на том, что думает о нем. С тех пор, как они познакомились в Витби, ей часто казалось, что между ними что-то вроде алхимического сродства. Ей нравилось быть с ним рядом, нравилось подтрунивать над ним и вести шутливые словесные поединки. Кроме того, он нравился ей как мужчина.
В свои двадцать восемь Фидельма считала, что давно уже миновала возраст замужества — обычно девушки вступали в брак в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Фидельма никогда сознательно не отвергала саму идею брака и не стремилась отказаться от всего мирского ради духовной жизни. Просто так сложилось. Не была она лишена и опыта.
На втором году своего обучения праву в школе Моранна, первого брегона Тары, она познакомилась с одним человеком. Это был молодой вождь Фианна, телохранитель Верховного Короля. Позже, оглядываясь назад, она понимала, что это было не более чем телесное притяжение, но очень яркое и страстное. Все закончилось спокойно, когда этот юноша, Киан, уехал из Тары с другой девушкой; той, другой, просто нужен был дом и семья. А Фидельма была всегда поглощена учением, своими древними книгами. Киан же был человеком абсолютно земным, он жил действиями, а не размышлениями.
Фидельма много думала, почему так получилось, и выходило, что даже в Книге Амоса сказано: «Могут ли двое идти вместе, если они не согласны?» Но, несмотря на все разумные объяснения, их расставание не прошло для нее без следа. Когда она только встретила Киана, она была юна и беспечна. Когда Киан ее бросил, рассыпались все мечты и, хотя она тщательно это скрывала, осталась горечь. От этой горечи она так до конца и не избавилась и не забыла ничего, да и не позволила себе забыть.
С той же страстностью она посвятила себя учению, приобретая знания и умение их применять. Она больше ни разу не позволила себе сблизиться с мужчиной. Нет, нельзя сказать, что она отвергала всех поклонников и у нее не было мимолетных увлечений. Как человек своей культуры, Фидельма не завидовала аскетам веры, лишавшим себя подобных простых радостей. Отрицание тела было для нее неестественно. Безбрачие она не признавала непреложным правилом, считая это вопросом личного выбора каждого человека, а не религиозной догмой. Но все ее увлечения не были ни долгими, ни особенно глубокими. Каждый раз она надеялась на что-то большее, и всякий раз ей почти удавалось убедить себя, что между нею и ее мужчиной действительно настоящее чувство, но неизменно все заканчивалось разочарованием.
Она чувствовала, что оценивающе рассматривает саксонского монаха и пытается понять то чувство тепла, радости и покоя, которое ее всегда охватывало рядом с ним, несмотря на разность их характеров и культур. Она вспомнила, как ее подруга, настоятельница Этайн из Кильдара, однажды пыталась объяснить ей, почему собиралась оставить свой пост и выйти замуж. «Иногда ты просто чувствуешь, как — правильно, Фидельма. Чутьем постигаешь. Иногда бывает, что мужчина и женщина встретились и сразу понимают друг друга полностью. И тогда эта встреча становится таинством, и им уже не нужно долгой дружбы, чтобы постепенно узнать друг друга. Это как две части вдруг складываются в целое». Фидельма нахмурилась. Ей бы такую уверенность, какая была у бедной Этайн.
Вдруг она поняла, что Эадульф уже закончил говорить и, кажется, ждет ее ответа.
— Честолюбие Путтока? Думаешь? — наконец снова спросила она. Покачала головой — она отвлеклась от темы разговора. — Почему тогда он не мог просто донести эти обвинения до Его Святейшества? Если бы эта страшная тайна стала известна, Вигхард уже никак не мог бы стать архиепископом.
