— Вы бы не выглядели такой печальной, если бы были принцессой, — прошептал он.
Никакие другие слова не могли бы прозвучать для ушей Пенелопы слаще. Хотя принц говорил с умыслом, Пенелопе его слова подарили то самое головокружительное девичье ощущение, которого она не испытывала уже год, а то и больше. Оно было чудесным, и девушка ещё несколько секунд сидела с закрытыми глазами, потому что в её душе поселилось чувство, в чем-то совсем неотличимое от любви. Впервые за несколько лет Пенелопа задумалась, что титул миссис Генри Шунмейкер не предел того, что она может достичь.
Глава 30
Сержант Тедди Каттинг вернулся с Тихого океана, отчего лицо Джеммы Ньюболд, о которой говорят, что миссис Каттинг прочит именно её в жены единственному сыну, вчера украшала улыбка, а головку — чрезвычайно модный чепчик, хотя возвращение мистера Каттинга в общество проходило на торжественных похоронах мистера Уильяма Шунмейкера…
Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», четверг, 19 июля 1900 года— Публике нравятся такие вещи, — сказал Дэвис Барнард, стоя у буфета, где разливал виски в кофейные чашки. Газетчик говорил о пикантных новостях, которыми вчера после похорон поделилась с ним Диана. У мистера Барнарда были темные резкие брови, вздернутый нос и телосложение, по его собственному часто выражаемому мнению, символизирующее хорошую жизнь. — Но, по моему убеждению, сейчас людям гораздо интереснее было бы прочесть интимный дневник Дианы Холланд с иллюстрациями. Вы, дорогая моя, могли бы обеспечить рекордный тираж.
Диана рассеянно улыбнулась с тахты у окна, где сидела в длинной темно-синей юбке и перламутрово-розовой блузке, облегающей её миниатюрную аппетитную фигуру. Она неплохо изучила небольшую квартиру Барнарда на третьем этаже дома на Восточной Шестнадцатой улице: трещины в рассветно-голубой краске, оттиски в рамках, худо-бедно прикрывающие щели, большая хрустальная чаша для пунша на застекленном шкафчике, боксерские перчатки над камином, который летом использовался в качестве тумбочки для многочисленных книг. До своего отъезда во вторник Диана намеревалась спасти несколько экземпляров из этой кипы изданий.
— О, это все пустые разговоры, — ответила она и отвернулась к окну понаблюдать за пушистыми белыми облаками, плывущими по невероятно чистому небу.
Дэвис смерил её взглядом и протянул «кофе» Диане и своему другу Джорджу Грассу, писателю, сидящему на стуле из ротанга напротив Дианы.
— Не верю ни единому слову, а вы, Грасс?
Грасс поднес чашку к своему длинному лошадиному лицу и глотнул. Все его тело было длинным и тоже похожим на лошадиное, а ноги он скрестил на манер бывалого гуляки. Когда полчаса назад писатель появился на пороге, Диана подумала, что он уродлив, но интересен.
— Совершенно не понимаю, о чем вы. — Он вытянул руку, чтобы чокнуться чашками с Дианой. — Сплетни — лишь инструмент отвлечения людей, которым больше нечем заняться, от зависти к тем немногим из нас, чьи сердца все ещё благородны.
Диана запрокинула кудрявую головку и рассмеялась, а Дэвис скорчил кислую мину.
— Этот «инструмент» оплатил виски, которым вы сейчас наслаждаетесь, — заметил он, но Диана видела, что он не возражает. Дэвис частенько подшучивал над собой, называя себя наемным писакой.
— Не думайте, что я не благодарен. — Грасс улыбнулся, обнажив коричневые зубы. — Искусством сыт не будешь.
— Ну же, мисс Холланд, — продолжил Дэвис, не обратив внимания на слова друга. — В следующий раз, когда вы убежите на другой край света, я не хочу узнать об этом из телеграммы с просьбой выслать денег и требованием напечатать в газетах ваше алиби.
Через несколько дней она снова уедет, и с нетерпением этого ждет. Ей казалось, что прошли уже годы с тех пор, как они с Генри оставались наедине. Это отдельный вид агонии — такое долгое отсутствие тайных встреч. Ночью Диана засыпала, представляя, какой поцелуй вновь соединит их с Генри. К тому же в последние дни за ней повсюду следовали порицающие взгляды и ядовитые перешептывания, а мать носилась по дому в безмолвной ярости, ожидая, когда история официально появится в газетах и репутация семьи погибнет безвозвратно. Диане не хотелось задерживаться в этой обстановке.
— Мисс Холланд, я могу разглядеть шутку, лежащую прямо на поверхности. — Грасс проницательно, но беззлобно смотрел на Диану. Та попыталась напустить на себя таинственный вид, но внутреннее сияние выдало её. — Вы что-то задумали!
— Не сердитесь, мистер Барнард. — Диана перевела взгляд на старого друга, стоявшего прямо за стулом из ротанга. Она прикусила пухлую нижнюю губу, размышляя о том, что сейчас скажет. — Но у меня есть план побега.
— Куда вы собрались? — печально поинтересовался Дэвис. Диана давно подозревала, что его привязанность к ней основывается не только на её способности разузнавать сплетни о происходящем в высшем обществе, и попыталась не быть настолько милой.
— В Париж, на этот раз по-настоящему.
— Одна?
Она покраснела.
— Не спрашивайте её об этом, — вмешался Грасс. — Скоро мы и так все узнаем, — философски добавил он.
— Вы будете продолжать слать мне телеграммы, когда станете есть улиток и секретничать с виконтессой де Как-бишь-её?
— Нет, не будет. — В голосе Грасса послышались возбужденные нотки, когда он представил в уме картину. — Мисс Холланд будет слишком занята написанием романов. Едва лишь она уедет подальше от этой жутко пуританской страны, её разум освободится, и она сможет превратить свои наблюдения в глубоких персонажей и закрученные сюжеты.
— Но чем она будет питаться, дорогой Грасс? — Барнард прислонился к стене и скептически скрестил руки на груди.
— Багетом с красным вином, чистым искусством, грязным воздухом. Посмотрите на неё: она создана из лепестков роз, мир позаботится о ней. А если нет, то наши сердца будут тронуты столь изумительно изысканной трагедией. — Писатель поставил чашку и наклонился к Диане с вопросом в глазах. Из его рта пахло так, будто там гнил зуб. Диана удивилась настойчивости, с которой он к ней обращался, хотя знала, что его слова должны были ей польстить, да и описанная им жизнь казалась весьма насыщенной. — Дорогая, вы приняли правильное решение. Здесь вы станете хорошенькой женой кому-то, о ком по прошествии времени все забудут. А там… Там вы достигнете величия. Поверьте на слово, ни один американец не способен увидеть себя и понять свою страну, находясь здесь, в гуще этого гомона и сумбурной коммерции. Суматоха застилает взор, вы поймете, когда уедете. Франция — совсем иная страна, там каждый булыжник сыграл свою роль в истории. Ваши глаза будут широко раскрыты.
