Не то чтобы я когда-то делал нечто подобное. Необходимость не-видеть знакомых или друзей — обстоятельство редкое и заведомо неудобное. На самом же деле я решился пройти мимо своего дома.
Отчасти я ожидал увидеть кого-нибудь из соседей, а никто, думаю, не знал, что я за границей, и поэтому следовало ожидать, что этот кто-то поприветствует меня, прежде чем заметит мой уль-комский значок посетителя и попытается поспешно загладить брешь. Свет у них горел, но все они были в помещении.
В Уль-Коме я находился на улице Иой. Она довольно равно заштрихована с Росидстращ, на которой я жил. В здании через две двери от моего дома располагался уль-комский ночной винный магазин, половина пешеходов вокруг меня пребывала в Уль-Коме, так что гросстопично, физически близко, я мог остановиться у своей двери и не-видеть её, но в то же время, конечно, не совсем, испытывая чувство, название которого мне неведомо. Я медленно приблизился, не сводя глаз с фасадов Уль-Комы.
Кто-то за мной наблюдал. Вроде бы какая-то старуха. Я едва мог видеть её в темноте, черт лица, во всяком случае, совсем не различал, но было кое-что любопытное в том, как она стояла. Я рассмотрел её одежду и не смог понять, в каком она городе. Это обычное мгновение неопределённости, но продолжалось оно гораздо дольше, чем допустимо. И моя тревога не убывала, она росла, потому что её местопребывание никак не прояснялось.
В подобных тенях я замечал и других, о которых столь же трудно было что-либо сказать, они вроде бы возникали, не приближаясь ко мне, даже не двигаясь, но постепенно становились всё более в фокусе. Женщина продолжала смотреть на меня, а потом сделала два шага в мою сторону, так что она либо находилась в Уль-Коме, либо совершала брешь.
Это заставило меня отступить. Я продолжал пятиться. Возникла неприятная пауза, пока как бы в запоздалом эхе она и те остальные одинаковым движением не исчезли в общей темноте. Я убрался оттуда, не совсем бегом, но быстро. Нашёл лучше освещённые улицы.
Я не пошёл прямиком в отель. Дождался, пока сердце перестало колотиться, и, проведя несколько минут не в безлюдном месте, направился к той же наблюдательной точке, что и раньше, с видом на Бол-Йеан. Этот осмотр я проводил гораздо осторожнее, чем в прошлый раз, стараясь воспроизводить уль-комские манеры, и за тот час, в течение которого я наблюдал за неосвещёнными раскопками, никто из милицьи не появился. Пока что я заметил за ними склонность либо оказываться на виду и не чураться применения силы, либо вообще отсутствовать. Несомненно, у полиции Уль-Комы имелся какой-то способ обеспечения тонкого вмешательства, но я его не знал.
В «Хилтоне» я потребовал разбудить меня в пять утра телефонным звонком и спросил у женщины за конторкой, не распечатает ли она мне сообщение, поскольку крошечный зал под названием «бизнес-центр» был закрыт. Сначала она сделала это на бумаге с шапкой отеля.
— Не могли бы вы сделать то же самое на простой? — попросил я, подмигивая. — На случай, если его перехватят.
Она улыбнулась, не уверенная, в какой именно секрет её посвящают.
— Перечитайте, пожалуйста, что там получилось.
— «Срочно. Ко мне как можно быстрее. Не звони».
— Прекрасно.
Наутро я снова обозревал раскопки, проделав окольный путь через весь город. Хотя, как и требовал закон, на мне был значок посетителя, я прикрепил его на самый край лацкана, где ткань образует складку, так что он был видим только для тех, кто знал, на что надо смотреть. Он был прицеплен к пиджаку подлинного уль-комского покроя, который, как и моя шляпа, был не нов, хотя и нов для меня. Я вышел за несколько часов до открытия магазинов, но удивлённый улькоманин в самой дальней точке моей прогулки стал на несколько динаров богаче, а запасы верхней одежды у него слегка поубавились.
Не было никакой гарантии, что за мной не наблюдали, но я не думал, чтобы это была милицья. Прошло совсем немного времени после рассвета, но улькомане уже сновали повсюду. Я не стал рисковать, подходя к Бол-Йеану ближе. По мере того как разворачивалось утро, город заполнялся сотнями детей — как теми, кто носил строгую уль-комскую школьную форму, так и десятками беспризорников. Я старался быть умеренно ненавязчивым, поглядывал вокруг из-за «Уль-Кома Насьоны» с её слишком длинными заголовками и завтракал чем-то жареным, купленным на улице. На раскопки начали прибывать люди. Часто объединённые в маленькие группы, они были слишком далеко от меня, чтобы различить, кто есть кто, когда каждый из них проходил, предъявляя свой пропуск. Я немного подождал.
Маленькая девочка в ветровке не по размеру и в подрезанных джинсах, к которой я подошёл, посмотрела на меня скептически. Я показал ей банкноту в пять динаров и запечатанный конверт.
— Видишь вон то? Ворота видишь?
Она кивнула, настороженная. Помимо всего прочего, эти дети при случае выступали в роли курьеров.
— Откуда вы? — спросила она.
— Из Парижа, — сказал я. — Только это секрет. Никому не говори. У меня для тебя есть работёнка. Как думаешь, сможешь ты уговорить тех охранников позвать к тебе кое-кого?
Она кивнула.
— Я назову тебе имя, я хочу, чтобы ты пошла туда и нашла человека с таким именем, только этого человека, и чтобы ты вручила ему это послание.
Либо она была честной, либо сообразила, умница этакая, что оттуда, где я стоял, мне виден почти весь её путь к воротам Бол-Йеана. Она его доставила. Она ныряла в толпы и выныривала из них, крошечная и быстрая — чем быстрее будет выполнено это прибыльное задание, тем быстрее она сможет получить другое. Легко понять, почему у неё и других беспризорных детей появилось прозвище «рабочих мышек».
Через несколько минут после того, как она достигла ворот, появился некий человек с опущенной головой и поднятым воротником, он скованной, но быстрой походкой стал удаляться от раскопок. В одиночку, как и ожидалось. Хотя он был далеко, я точно знал, что это Айкам Цуех.
Я делал такое раньше. Я мог держать его в поле зрения, но в городе, которого я не знал, это трудно, потому что одновременно приходится обеспечивать собственную невидимость. Он облегчил мне задачу, ни разу не оглянувшись и всегда, кроме пары мест, выбирая самые большие, заполненные народом и заштрихованные дороги, что, по моему предположению, было самым прямым маршрутом.
Сложный момент наступил, когда он сел в автобус. Я устроился неподалёку от него и мог прятаться за свою газету. Когда у меня зазвонил телефон, я вздрогнул, но такое в автобусе случалось не в первый раз, так что Айкам на меня не взглянул. Звонил Дхатт. Я отклонил вызов и выключил звонок.
Цуех сошёл и привёл меня к лежащей на отшибе сплошной зоне уль-комских жилищных массивов, за Бишам-Ко, очень далеко от центра. Здесь не было ни красивых кручёных башен, ни культовых газовых комнат. Бетонные дома между обширными кучами мусора не пустовали, но были полны шума и людей. Похоже на беднейшие жилые массивы Бещеля, только ещё беднее, со звуковым сопровождением на другом языке, с детьми и карманниками в другой одежде. Только когда Цуех вошёл в одну из промокших высоток и стал подниматься, пришлось мне проявить настоящую осторожность, ступая бесшумно, как только можно, по бетонной лестнице мимо граффити и экскрементов животных. Я слышал, как он поспешает впереди, наконец останавливается и тихонько стучит в дверь. Я замедлил шаг.
— Это я, — послышался его голос. — Я здесь, это я.
Отвечающий голос был полон тревоги, хотя это впечатление, возможно, возникло потому, что тревоги я и ожидал. Я продолжал красться за ним. Жалел, что у меня нет при себе моего пистолета.
— Ты же звала меня, — сказал Цуех. — Сама написала. Впусти меня. В чём дело?
Дверь легонько скрипнула, и зашептал второй голос, но лишь немного громче, чем раньше. Теперь меня от них отделяла только покрытая пятнами колонна. Я затаил дыхание.
— Но ведь ты писала…
Дверь открылась шире, и я, услышав, что Айкам шагнул вперёд, обогнул колонну и быстро двинулся по маленькой площадке. У него не было времени заметить меня или повернуться. Я сильно толкнул его, и он влетел в приоткрытую дверь, распахнув её настежь, кого-то за ней оттеснил, упал и растянулся на полу в коридоре. Я услышал крик, но уже проследовал через порог и захлопнул за собой дверь. Стал возле неё, блокируя выход и глядя вдоль мрачного коридора между комнатами, на полу которого хрипел и пытался встать Цуех, на кричащую молодую женщину, которая пятилась в ужасе.
Я приложил палец к губам, и она мало-помалу смолкла — конечно, по совпадению: у неё просто кончился воздух в лёгких.
— Нет, Айкам, — сказал я. — Ничего она не писала. То послание было не от неё.
— Айкам, — пролепетала она, всхлипывая.
— Перестаньте, — сказал я, снова прикладывая палец к губам. — Я не собираюсь причинять вам зло, я здесь не затем, чтобы вам навредить, но мы оба знаем, что есть другие, которые этого хотят. Я же хочу помочь вам, Иоланда.
