— Я понимаю, вы испуганы, но вы должны мне помочь. Я собираюсь вызволить вас отсюда, но мне нужно знать, что произошло. Если я не буду знать, то не смогу вам помочь.
— Помочь мне? — Она обвела взглядом комнату. — Вы хотите, чтобы я рассказала вам, в чём дело? Вы, конечно, готовы здесь прятаться? Вам придётся, сами понимаете. Если вы узнаете, что происходит, они и на вас ополчатся.
— Пускай.
Она вздохнула и опустила голову. «Всё в порядке?» — по-иллитански спросил у неё Айкам, и она пожала плечами: дескать, может быть.
— Как она нашла Оркини?
— Я не знаю.
— Где это?
— Не знаю и знать не хочу. Есть какие-то точки доступа, так она говорила. Большего она не рассказывала, а мне и этого было довольно.
— Почему она никому, кроме вас, об этом не говорила?
Похоже, о Джарисе она не знала.
— Она же не была сумасшедшей. Видели вы, что случилось с доктором Боуденом? Никто не станет признаваться, что хочет разузнать об Оркини. Она всегда была здесь ради него, только никому не говорила. А им только этого и надо. Оркинианам. Им идеально подходит, чтобы никто не думал, что они реальны. Это как раз то, чего они хотят. Вот так они и правят.
— Её диссертация…
— Она нисколько о ней не заботилась. Просто делала достаточно, чтобы её профессор Нэнси не доставала. Она была здесь ради Оркини. Понимаете, они с ней связались. — Она вперялась в меня настойчивым взглядом. — Серьёзно. Она была немного… когда она впервые была здесь на конференции, в Бещеле, она вроде много чего наговорила. Там, кроме учёных, было много политиков и прочих, и это вызвало…
— Она нажила врагов. Об этом я слышал.
— Да, все мы знали, что за ней следят наци, причём наци с обеих сторон, но не это было главной проблемой. Главное, что тогда её заметили оркиниане. Они повсюду.
Разумеется, она выставила себя на всеобщее обозрение. Её видела Шура Катринья: я вспомнил, какое лицо у неё было, когда я упомянул в Комитете по надзору о том инциденте. Как и Михель Бурич, вспомнил я, и ещё кое-кто. Возможно, Сьедр тоже её видел. Может, там же ею заинтересовались и другие, неизвестные.
— Когда она начала о них писать, после того как прочла все материалы в «Между…», конспектируя их, исследуя и строча все эти свои сумасшедшие заметки, — она подвигала рукой, словно записывая что-то мелким почерком, — она получила письмо.
— Она вам его показывала?
Иоланда кивнула.
— Я ничего не поняла, когда его увидела. Оно было на корневом языке. Что-то связанное с Предтечей, старинная письменность, существовавшая до бещельской и иллитанской.
— О чём там говорилось?
— Она рассказала мне. Там было что-то вроде такого: «Мы за вами наблюдаем. Вы понимаете. Хотите узнать больше?» Были ещё и другие.
— Она вам их показывала?
— Не сразу.
— О чём они ей писали? Зачем?
— Потому что она на них работала. Они видели, что она хотела бы стать их частью. Так что они её наняли. Заставляли делать для них разное — это было вроде… вроде обряда посвящения. Давать им информацию, что-то доставлять.
Это было невозможно. Она смотрела на меня так, словно вызывала на высмеивание, а я молчал.
— Они дали ей адреса, где она должна была оставлять письма и вещи. В диссенсусах. Сообщения шли туда и обратно. Она им отвечала. Они сообщали ей разные сведения. Об Оркини. Она немного рассказала мне о нём, об его истории и ещё кое о чём, и это было вроде… В общем, такие места, которых никто не может видеть, потому что все думают, будто они в другом городе. Бещельцы думают, что это здесь, улькомане считают, что это в Бещеле. Люди в Оркини, они не похожи на нас. Они могут делать такое, что не…
— Она с ними встречалась?
Иоланда стояла рядом с окном, глядя наружу и вниз под углом, который не давал ей проступить силуэтом в рассеянном побелкой свете. Она повернулась, чтобы посмотреть на меня, и ничего не сказала. Она уже не только успокоилась, но впала в уныние. Айкам подошёл к ней ближе. Его взгляд метался между нами, как у зрителя на теннисном матче. В конце концов Иоланда пожала плечами.
— Я не знаю.
— Рассказывайте.
— Она хотела. Я не знаю. Знаю, что сначала они отказались. «Пока что нет», — сказали они. Они рассказывали ей разные вещи, об истории, о тех предметах, которыми мы занимались. Эти артефакты, артефакты эпохи Предтечи… они принадлежат им. Когда их раскапывают в Уль-Коме или даже в Бещеле, всегда возникают споры о том, чьи они, где они были найдены, всё такое, понимаете? А это не принадлежит ни Уль-Коме, ни Бещелю. Это собственность Оркини и всегда было ею. Они рассказывали ей о найденных нами предметах такое, чего не мог бы знать никто, кроме тех, кто их туда поместил. Это их история. Они были здесь ещё до того, как Уль-Кома и Бещель то ли раскололись, то ли соединились вокруг них. И никогда отсюда не уходили.
— Но это же просто лежало там, пока кучка канадских археологов…
— Они их там хранили. Эти предметы не были утеряны. Земля под Уль-Комой и Бещелем — это их кладовая. Всё там принадлежит Оркини. Всё это было их собственностью, и мы просто… Я думаю, она рассказывала им, где мы копаем и что находим.
— Значит, она воровала для них.
— Это мы воровали у них… Знаете, она никогда не совершала брешей.
— Что? Я думал, все вы…
— Вы имеете в виду… в качестве игры? Только не Махалия. Она не могла. Слишком много было чего терять. Слишком большая вероятность, что кто-то за ней следит, так она говорила. Она никогда не совершала брешей, даже ни одним из этих неопределимых способов, когда просто стоишь на месте, знаете? Не хотела предоставить Бреши ни малейшего шанса её забрать.
Она опять задрожала. Я присел на корточки и огляделся.
— Айкам, — сказала она по-иллитански. — Не принесёшь ли нам чего-нибудь выпить?
Он не хотел выходить из комнаты, но видел, что она меня больше не боится.
— Она занималась только тем, — сказала она, — что ходила в те места, где они оставляли свои письма. Диссенсусы — это входы в Оркини. Она была так близка к тому, чтобы стать его частью. Так она думала. Поначалу.
Я выжидал, и она наконец продолжила:
— Я спрашивала у неё, что случилось. Последнюю пару недель что-то действительно шло не так. Она перестала ходить на раскопки, на встречи, куда бы то ни было.
— Я слышал.
— Я всё время спрашивала: «В чём дело?» — и сначала она говорила: «Ничего», — но в конце концов сказала мне, что боится. «Что-то не так», — сказала она. Она была расстроена, я думаю, тем, что оркиниане не пускали её к себе, и стала работать как сумасшедшая. Занималась усерднее, чем я когда-либо видела раньше. Я снова спросила у неё, в чём дело. А она просто говорила, что боится. Сказала, что снова и снова просматривала свои заметки и кое-что выяснила. Что-то плохое. Сказала, что мы можем оказаться ворами, даже не подозревая об этом.
Вернулся Айкам. Он принёс нам с Иоландой по тёплой банке «коры-оранджи».
— По-моему, она сделала что-то такое, что навлекло на неё гнев Оркини. Она знала, что попала в беду, что Боуден тоже под ударом. Она сказала об этом как раз перед тем, как…
— Зачем им его убивать? — спросил я. — Ведь он больше не верит в Оркини.
— Господи, конечно же, он знает, что они реальны. Конечно, знает. Он отрицал это в течение многих лет, потому что нуждался в работе, но читали ли вы его книгу? Они преследуют всех, кто о них знает. Махалии сказала мне, что он в беде. Как раз перед тем, как исчезла. Он слишком много знал, и я тоже слишком много знаю. А теперь и вы.
— Что вы намерены делать?
— Оставаться здесь. Прятаться. Выбраться.
— Каким образом? — спросил я.
Она посмотрела на меня жалким взглядом.
— Ваш парень старался как только мог. Спрашивал У меня, как уголовник мог бы выбраться из города.
Она даже улыбнулась.
— Позвольте мне помочь вам.
— Вы не сможете. Они повсюду.
— Вы этого не знаете.
— Как вы сможете обеспечить мне безопасность? Теперь они и за вами будут охотиться.
Каждые несколько секунд раздавались звуки, сопровождавшие чей-нибудь подъём по лестнице, — крики, музыка переносного МР3-плеера, игравшего рэп или уль-комское техно достаточно громко, чтобы это можно было назвать наглостью. Такие повседневные шумы могли быть и камуфляжем. Корви далеко — в другом городе. Прислушиваясь к ним теперь, я начал воображать, что эти шумящие не просто проходят мимо, но периодически один из них останавливается у двери в квартиру.
— Мы не знаем, в чём состоит правда, — сказал я.
Я хотел сказать больше, но, понимая, что и сам не уверен, кого и в чём пытаюсь убедить, замялся, и она меня перебила:
— Махалия знала. Что вы делаете?
Я достал телефон. Поднял его, словно бы сдаваясь, обеими руками.
— Не впадайте в панику, — сказал я. — Я просто подумал… мы должны разобраться, что делать. Есть люди, которые могли бы нам помочь…
