class="p1">
Брачный период в животном мире строжайше подчинён биологическому циклу. Волчьи свадьбы, например, проходят только в январе, с тем, чтобы потомство появилось к весеннему теплу и стало к осенним холодам жизнеспособным.
Человек разломал свой биологический цикл. Построил жилища, обеспечил себя постоянной пищей и теплом, ушёл от зависимости сезонных изменений. И строго обусловленный природой брачный период растянул от января до декабря, инстинкт продолжения рода перевёл в категорию каждодневных удовольствий. И связал эти физиологические удовольствия с высоким понятием счастья!
Тут-то природа и показала свои острые зубки.
В одной из лабораторий провели опыт. В мозг мышки, в центр удовольствий, вживили электрод. Другой конец цепи вывели на брюшко так, что мышка, трогая его лапкой, могла раздражать свой центр удовольствий. И весь сезонный брачный цикл, обусловленный природными закономерностями, тут же начисто был разрушен, - мышка две тысячи раз в день раздражала свой центр удовольствий! Это было её, мышиное счастье. Отпали все заботы о потомстве!..
А человек? Не повторяют ли мышиное счастье молодожёны, да и не только они, не ведая, что пресыщенность физиологическими удовольствиями, будь то еда, или половая страсть, неминуемо превращает всё в свою противоположность: еда начинает отвращать, взаимное влечение оборачивается усталостью, раздражением, в конце концов, ненавистью. Сколько молодых семейных пар, занырнув безоглядно в возможности физиологических удовольствий, тут же с недоумением, с озлоблением расстаются с надеждами на семейное счастье?
Не эту ли скорбную насмешку природы над, казалось бы, неутомиморадостной нашей близостью испытали мы с Зойченькой? В том полном одиночестве, среди безлюдья, неба и вод, молчаливо взиравших на наши первобытные удовольствия, мы преступили меру разумного, и тут же обрели совершенно дикое озлобление друг к другу.
Похоже, даже любовь, это великий дар Природы, не хочет оставаться в дикости.
Любовь тоже ждёт очеловечивания!..»
САМСОНЧИК
− Что ты мне проповедь накручиваешь! Человек в человеке! В каждом, подчёрчиваю, в каждом, в том числе и в тебе, чудик, сидит множество этих самых человеков. Среди них и черти, и ведьмы, паиньки и ханжи – вся пестрота, из коей состоит жизнь вообще!.. Хочешь знать, я – злой, эгоистичный, расчётливый человек, могу быть и нежным, и внимательным, очень-очень заботливым, щедрым, даже благородным, если это мне надо. Потребуют обстоятельства быть жестоким, буду как зверь. Изменятся – буду сама заботливость и нежность. Упёрся ты в свою дурацкую идею, и как закаменелый сфинкс на берегу Невы, ни головы поднять, ни хвостом вильнуть!.. – Юрочка не в меру раздражился в споре, чернеющая острым клинышком его бородка вздрагивала, когда в возмущении он выкрикивал слова, казавшиеся ему убийственными. Видя, что дурной его братец морщится в несогласии, он с ещё большей яростью кричал:
− Да, пойми ты, наконец! И черти, и святые – сидят все вместе. И поочерёдно, то один, то другой выскакивает из меня, принимая моё обличье. И видят меня то дьяволом, то святым! И допереть не могут, умники, вроде тебя, что это многоликая природа разыгрывает очередной свой спектакль по предложенным обстоятельствам! Все мы, Лёшка, актёры, от рождения до гроба. И прёшь ты против природы. Пуп надорвёшь!..
Алексей Иванович, тоже разгорячённый спором, с трудом сдерживал нетерпение перебить пылкую речь Юрочки. Выждал, когда нервно выхватив папиросу их пачки, лежащей на столе, он чиркнул зажигалкой, встал окутав себя дымом у раскрытой форточки, сказал тихо и упрямо:
− Во всех рассуждениях ты исходишь только из отдельно взятой личности. Когда человек один, для него нет ни справедливости, ни нравственности. Есть только потребности и желания, и дикая сила, с помощью которой он может удовлетворить свои желания и потребности. Но вокруг то тебя – люди! Тоже со своими желаниями и потребностями, и тоже со своей силой! Что же, каждый должен душить другого, чтобы выхватить из жизни желаемое?.. Нравственность и понятие справедливости для того и устанавливаются в обществе, чтобы как-то уравновесить потребности и желания, подчас дикие желания отдельного человека!
Юрочка, прислонившись к подоконнику, со злостью курил, насмешливо поглядывая сквозь дым на сидящего в углу дивана братца.
− То-то и оно, проговорил он сквозь зубы, сжимающие папиросу. – Прокрустово ложе нравственности плодит только уродов – или голову отсекут, или без ног оставят…
Горькой усмешкой дрогнули губы Алексея Ивановича. За годы увечья, он научился гасить в себе и прямые оскорбления, и обидные намёки людей несдержанных. Этот, не первый их спор, в сущности был бесполезен: Юрочка уже сложился, затвердел в своих убеждениях, к себе в душу никого не пускал, какой бы ад там ни творился. Откровения, если и прорывались вдруг у него, то только вот так, зло, нетерпимо. Алексею Ивановичу подчас казалось, что Юрочка, в чём-то даже завидует ему, несмотря на полное своё благополучие нынешних взрослых лет. Потому прощая злой его срыв, сказал:
− Причём тут голова, ноги… Нравственность, справедливость – категории духовные. Каждый воспринимает их по уровню собственного разумения.
Юрочка бросил в форточку докуренную папиросу, уже ворчливо проговорил:
− Беседовал как-то с двумя доморощенными философами, что до седин за решёткой просидели. Один на всё глядит, как зверь. Мир для него – джунгли, где надо уметь выхватить добычу по силам. А вот другой, поумнее, покультурнее, говорит: зачем же звериным способом добывать себе пропитание? В нашем обществе достаточно гуманных по отношению к добытчикам законов. Можно цивилизованно, почти в законе, приобретать всё, что потребно для жизни. Разные взгляды, а суть одна. О душе никто не говорил. Душа – для таких, как ты…
Алексей Иванович настроился молчать, но всякое унижение духовного начала всегда вызывало в нём желание ответить. Он уже приготовился съязвить по адресу доморощенных философов, но телефон на столе зазвонил.
Юрочка не шевельнулся. Алексей Иванович выжидающе смотрел на невозмутимое лицо брата. Только на пятом или шестом звонке, он нехотя нагнулся, взял трубку.
Нет, воистину Юрочка владел артистическим даром! Едва угадав, кто звонит, преобразился совершенно. Голос, глаза, губы, пальцы – всё заиграло, как будто оказался он со своей визави на ярко освещённой сцене.
− Привет, Лисанька!.. Как себя чувствую? Прекрасно. К спортивным играм восьмидесятого года готов. Не сомневайся, Лисанька, не сомневайся. Когда? Значит так: в среду у меня коллегия, в четверг – важное свидание. Нет-нет, деловое… Ну, вот, опять выпускаешь коготочки… Ну, как жить без веры? Кому-то надо же верить! Если не попу, то хоть чёрту… Терпение, Лисанька. Наш день – пятница. Да-да, в обеденный перерыв, на нашем обычном месте. Всё будет, как всегда. Всё Лисанька.
