игрались с чужими судьбами. Ввязывались в войны и истребляли тварей, словно варвары, — брезгливо сморщив носик, процедила Эмони.
— Они дети, большие, имеющие силу и власть, но дети, и останутся такими надолго: все мужчины дети, а бессмертные — особенно. Им нужна компания в приключениях, чтобы их поддержали и пошли следом, чтобы на поверженных врагов смотрели с восхищением. А что предлагала ты?
— Но у меня ведь есть то, чего нет ни у одной из имперских женщин, ты сама учила. У меня есть тело, не то, в котором можно скакать по горам, а пышное и сочное — то, что любят герои.
— Ты ведёшь себя как шлюха! Да, тела Имперцев более холодные и грубые, они созданы для битв, но если мягкая задница это твоё единственное достоинство, то проваливай из моего дома!
Эмони опешила, её пухлые губки раскрылись от удивления, тонкие бровки непонимающе изогнулись:
— Ма, — с трудом смогла проговорить она, — что это значит?
— Ты не ослышалась. Научись восхвалять малые достижения мужчин, сопровождать их в подвигах, сделай до конца хода Корэра своим, сострой из себя лучшего друга для Ар, она тоже будет полезна в будущем, или проваливай жить за счёт своего тела, раз уж это твоё единственное достоинство.
Эмони, ели сдерживая подступавшую обиду, вышла, тихо притворив за собой дверь. Не хлопнула, как в позапрошлый раз, когда мать её отчитала за то, что довела какую-то аристократочку до истерики, она тогда ещё налетела на Ар, или как она себя называла… Не пнула уже закрытую дверь, как в прошлый раз, когда матушка в очередной раз рассказывала, что надо подлизаться к сильным мира сего: «Ну, притравила она тебя, и что? Не померла же. Сама виновата, это ты первая начала». Слова, сказанные тогда матушкой, сильно взбесили её, разожгли ещё большую ненависть ко всем живым и мёртвым.
Эмони собиралась уже уйти, но что-то заставило её остаться, прислушаться, заглянуть в кабинет через оставшуюся щёлочку.
Госпожа директор с трудом поднялась с кресла, пошатываясь, пошла к диванчику в углу, но, не дойдя всего пару шагов, опустилась на пол, скрючилась, закашляла.
Эмони, забыв все обиды, не раздумывая, бросилась к матери, помогла встать, дойти до дивана, протянула платок — вытереть ярко-малиновую кровь. А потом замерла, не зная, что делать: она впала в ступор, понимая, что надо что-то сделать, кого-то позвать на помощь, но не могла пошевелиться.
Госпожа директор указала на планшет, подавив кашель, проговорила: «Ведьму приведи!». Эмони трясущимися руками взяла перо, отыскала нужную подпись в списке контактов, нажала, попыталась что-то написать, но ручка выскользнула из непослушных пальцев. Директор выхватила планшет, проворчав что-то под нос, начертила пару символов пальцем, откинулась на подлокотник, глубоко вдохнула, и новый приступ кашля перехватил дыхание.
Эмони бросилась к матери, беспомощно причитая. Костлявые пальцы опустились на её плечо, она подняла взгляд и увидела женщину с блёклыми волосами, аккуратно собранными в несложную причёску, и неподходяще дружелюбной улыбкой на лице.
Женщина протянула директору стакан с отвратительной на вид жидкостью, и, как только та выпила и облегчённо вздохнула, выставила Эмони за дверь.
Эмони присела на корточки, заглянула в узкую щель. Ей показалось, что старуха заметила её, но не подала виду, заговорила очень тихо. Эмони позавидовала хорошему слуху арий или хотя бы нэсу, но, прижавшись к двери почти вплотную, всё же смогла расслышать:
— Давно это с Вами?
— Нет… Или, может быть, да, — Директор поднялась, в её глазах читался испуг. — Кажется, я начинаю забывать всякое — и важное, и не очень.
Улыбка сползла с лица пожилой женщины, она покачала головой.
— Ведьма! Ты проклятая Ведьма, заключавшая сделки с богами! Ты должна знать, что это! — в ярости воскликнула директор.
— Я не ведьма, так, простой библиотекарь. Были бы у меня глаза…
— Проси, чего хочешь, но сделай что-нибудь!
— Ну, если прямо чего хочу… Я хотела сама к тебе подойти, но Судьба, похоже, решила сейчас. Я хочу одну новенькую студенточку взять под крылышко, в библиотеку устроить, мне бы с её опекунами связаться, поговорить насчёт работы.
— Вот ты куда руки запустила, и её заполучить решила. Корэра тебе мало? — откашлявшись, директор сказала более спокойно. — Я сейчас её опекун, и она будет моей, раз уж моя недалёкая дочь Императора не забрала.
— Вот что ты говоришь о детях, как о вещах? — печально спросила та, кого назвали ведьмой. — Не нужно мне всего этого, просто девочка хорошая, надежды подаёт. А в сравнении с нынешними-то аристократами — так вообще умничка: книжки читает, шить учится. Я её ещё готовить научу, и совсем самостоятельная будет.
Директор скривилась: они — представители высших сословий, зачем им учиться крестьянскому ремеслу⁈ Но ей нет дела до какой-то девчонки, до будущего собственной семьи, если она может этого самого будущего и не увидеть. Она махнула рукой, опустилась на диван.
Ведьма вытащила из кармана очки, жестом велела задрать блузку, щупала, смотрела. От каждого, даже слабого нажатия, директор выла от боли, когда Ведьма, наконец, закончила, она спросила сквозь зубы:
— Что скажешь?
— Фигура у тебя, конечно, хорошая.
Директор хотела крикнуть, что это не то, зачем её сюда позвали, но промолчала, сжав зубы. Ведьма приблизилась к её лицу, заглянула в лиловые глаза, ответила на несказанные слова:
— Я не вижу причины, но это мне напомнило один случай.
Директор подалась вперёд, приказала:
— Говори!
— Это было давно, я тогда была ещё наёмницей, охотилась на всяких тварей. Мы с остатками нашей компашки часто шатались по трактирам и всяким питейным заведениям. Работы было немного, её, в основном, командир находил, а тогда он нас уже оставил. Приходилось иногда и не только тварей…
— Давай быстрее, я не хочу слушать про твоего восхитительного друга и как он из простой смертной тебя в Ведьму превратил! — нетерпеливо перебила директор.
— В трактире я встретила пьяницу, с виду обычный мужик, но было в нём что-то неправильное. Я подсела и поняла: он на части разваливался, а причины не было. Силы у меня тогда были, я на него всеми способами посмотрела, но не обнаружила хоть чего-то необычного. Потом оказалось, что он и не помнил ничего, кроме того, что была у него жена, которая хотела дочь, сын, у которого был друг, очень странный друг, которого он, этот пьянчуга, напоил один раз. Вот попойку он помнил — ничего необычного,
