Фронелий вошел в раж и стал таскать Гвидона по игорным притонам, коих в Риме было великое множество. Русколан выигрывал. Причем далеко не всегда это сходило ему с рук. Попадались игроки, которые пытались обвинить Гвидона в нечистоплотности. Обычно подобные облыжные обвинения заканчивались большой дракой, в которой вожди неизменно брали верх. Слава о Гвидоне полетела по притонам Рима, и закончилось все тем, что никто уже не хотел садиться за игру с удачливым варваром. А многие игроки даже отказывались метать кости в его присутствии. Ибо если Гвидон стоял за спиной Фронелия, то выигрывал Фронелий, если за спиной Оттона, то выигрывал Оттон, если за спиной Придияра, то выигрывал Придияр. И никто не мог понять, в чем же секрет его столь неожиданно открывшегося дара. Игральные кости ложились на стол так, как этого хотелось Гвидону, и ничего с этим поделать было нельзя. После этого случая с боярином Гвидоном Фронелий почему-то решил, что вождям варваров подвластно все. Он так и сказал Придияру:
— Если уж вы, ребята, способны обыграть в кости лучших мужей римского дна, не говоря уже о дурнях с туго набитой мошной, то римские матроны сами будут падать в ваши объятия.
— Мне готские и венедские девушки нравятся больше, чем римлянки, — буркнул Оттон.
— Так не о девушках речь, — возмутился Фронелий. — Я говорю об искусстве любви, дарованном Венерой, которым обладают только женщины из самых знатных римских родов. Угождая матроне, вы угождаете богине любви.
Словом, Фронелий умел разжечь любопытство, и этот его дар грозил выйти Придияру боком. Главной помехой для общения с женщиной для древинга было незнание языка. За две недели, проведенные в Риме, он сумел выучить несколько десятков слов, которых вполне хватало, чтобы заказать еду в харчевне, но, разумеется, их недостало бы для объяснения в любви.
— Жест в общении с женщиной значит куда больше, чем слово, — утешил его Фронелий. — Имей это в виду Придияр.
Раб, пригласивший Придияра в дом матроны, говорил по-фракийски, и это слегка успокоило древинга. В крайнем случае, можно будет объясниться через толмача. Вот только вряд ли с таким знанием языка Придияр сумеет узнать у Ефимии, где находится Фаустина. Эту мысль высказал не Фронелий, а все тот же Оттон, обладавший от природы холодным и острым умом.
— Ты, главное, сумей завоевать любовь тоскующей женщины, а уж потом мы найдем способ выудить у нее нужные нам сведения. Вы что же, хотите разбить сердце Руфина? Он же не сможет жить без своей Фаустины.
— Так ведь она ему не жена? — удивился Гвидон.
— Жена или не жена, — наставительно заметил Фронелий, — а сердцу не прикажешь, русколан. Смотри, как убивается по поводу прекрасной Лавинии наш знакомый, патрикий Трулла.
— А мне Марцелин сказал, что она блудница, — пробурчал Оттон. — Эта Лавиния таких патрикиев, как Трулла, считает десятками.
— Ты не суди ее, гот, — усмехнулся Фронелий, — каждый добывает пропитание, как умеет. Да и не к Лавинии мы посылаем Придияра, а к Ефимии, почтенной и всеми уважаемой вдове.
— Почтенные вдовы не ищут случайных знакомств, — отрезал упрямый Оттон.
— Вдова — не весталка, — махнул рукой Фронелий. — Почему бы ей не приветить красивого юнца и не послужить богине любви Венере.
— Ты же сказал, что она христианка?
— Не надо, высокородный Оттон, путать веру с обычаем, — рассердился Фронелий. — Не может римская матрона, тем более вдова, жить в забвении. Люди перестанут ее уважать.
— Каждое племя живет по-своему, — примирительно заметил Гвидон.
— Вот именно, — обрадовался поддержке боярина Фронелий. — Если римлянка приглашает мужчину в дом, то это вовсе не означает, что она жаждет предаться блуду.
— А чего она в таком случае жаждет?
— Философской беседы, — отрезал магистр.
Его ответ поставил вождей в тупик, поскольку слово «философ» им явно было незнакомо. Пришлось Фронелию объяснять, что речь идет о мудрости, о познании мира, о тайнах бытия.
— Придияр посвященный, — кивнул головой Гвидон. — Им будет, о чем поговорить.
Теперь уже вождям пришлось объяснять Фронелию, не знающему тонкостей чужого языка, что означают слова «посвященный», «ведун» и «волхв».
— А я ведь сразу догадался, что вы ребята не простые, — задумчиво произнес Фронелий. — Таково прежде в Риме не бывало, чтобы шестерки выпадали четыре раза подряд.
Раб ждал Придияра в том же портике на Форуме, где состоялась их первая встреча. И хотя сумерки уже опустились на город, оживленный даже в эту пору, он сразу же опознал вождя. Раб был далеко не молод, скорее всего, ему уже перевалило за шестьдесят, о чем свидетельствовали лицо и морщинистые руки. Придияр не удержался и высказался мимоходом по поводу старых сводников, позорящих свои седины. Его слова не столько обидели раба, сколько развеселили.
— Я благодарен тебе, рекс, хотя бы за то, что ты увидел во мне человека, а не говорящее орудие. Разве можно обвинять мотыгу в том, что она бьет тебя по голове, а не возделывает землю?
— Ты же не мотыга? — удивился Придияр.
— Во всяком случае, у меня есть язык и ноги, чтобы довести тебя, рекс, до дома моей госпожи, а большего от раба не требуется.
— Но имя-то у тебя есть?
— Зови меня Фракийцем, рекс, так будет проще.
— И давно ты живешь в Риме?
— Я здесь родился. Рабом был мой отец, а я всего лишь пошел по стезе, предназначенной мне богом.
— Ты христианин? — предположил Придияр.
— Как ты догадался? — удивился Фракиец.
— А в кого еще верить рабу, как не в распятого бога.
— Но ведь в него верят и патрикии?!
— Нет, — покачал головой Придияр. — Патрикий не может служить богу рабов. Иначе чем же он от них отличается?
— А ты философ, рекс, — усмехнулся старик.
— Я ведун высокого ранга посвящения, Фракиец, и я иду той дорогой, которой шли мои предки. И другой дороги я не ищу.
Дворец Ефимии был одним из лучших в Риме, во всяком случае, так показалось Придияру. Впрочем, древинг пока что не мог похвастаться знакомствами с родовитыми людьми города, а потому и не брался судить с полной ответственностью об их жилищах. Тем более что проник он во дворец Ефимии не с главного входа. Фракиец зажег светильник, но уютнее от этого Придияру не стало. Поэтому, прежде чем ступить на первую ступеньку лестницы, он на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч.
— Успокойся, рекс, — обернулся к нему Фракиец, — никто не собирается тебя убивать. Высокородная Ефимия всего лишь хочет обменяться с тобой парой слов.
— Разве что парой, — усмехнулся Придияр. — Я не знаю здешнего языка.
