— Сученыш! — прорычал один из мордоворотов, что крутил Ториса, и о существовании которого я просто забыл, сражаясь с гвардейцами и Легером.
Второй соглядатай уже стоял рядом и заносил свою дубинку для того, чтобы окончательно меня вырубить.
Перед глазами все летело и вращалось, я понимал, что вот-вот отключусь. Бугай уже занес руку, чтобы опустить свое оружие на мою голову, как вдруг за его спиной полыхнуло оранжевым, а сам мужчина начал оседать мешком на землю.
Это был Торис, который воспользовался моментом и как-то выкрутился из наспех натянутых на него пут и сейчас со всей дури приложил по голове одного из шпионов, да так, что тот потерял сознание.
— А-а-а! — заорал баронет, привлекая внимание второго мужчины.
Соглядатай попытался поднять руку с дубинкой, но Торис от души пнул его ногой под колено. В обычной ситуации это ни к чему бы не привело, но баронет до сих пор был закован в ударные щиты, что я наложил на него в самом начале этой заварушки, так что темную улицу озарила еще одна оранжевая вспышка, а я услышал глухой хруст ломающейся ноги.
Мужчина взвыл и завалился на бок, хватаясь за покалеченную конечность, но уже следующим ударом Торис вырубил моего обидчика, свернув тому нос на бок и сломав скулу.
— Рей! Ты как?! — воскликнул баронет, падая рядом со мной. — Я не понимаю, что творится, но…
Я только тяжело покачал головой, пытаясь прийти в себя. Скорее, несколько целительных печатей, ведь Отавия.
Девушка тяжело захрипела и, повернув голову, потянулась ко мне тонкими пальцами левой, здоровой руки.
— Сейчас, сейчас… — бормотал я, вгоняя в себя одну за другой печати Эо.
Самая большая, из трех рун, отправилась в плечо, поврежденное копьем света. Страшная обожженная рана на глазах стала затягиваться, покрываясь огромными уродливыми рубцами. Больно было — просто неимоверно, но это была хорошая, правильная боль, и как только желтое свечение угасло, я снова смог двигать рукой.
Даже не вставая, я на коленях подполз к Отавии и приподнял девушку за плечи.
— Торис, отойди, — скомандовал я баронету, боясь, что его зацепит магией, которую я сейчас собирался творить.
Неизвестно, что произойдет, когда я попытаюсь вытащить из тела принцессы проклятье.
Мой друг молча подчинился, понимая, что все разговоры будут потом — отошел к стене одного из домов, укрывшись за каким-то пустым прилавком. Я же уже был полностью сосредоточен на Отавии, которая вот-вот готовилась испустить дух.
Если еще пару минут назад тело девушки горело огнем, то сейчас она была почти холодная. Истинным зрением я видел, что пока Легер и его бойцы пытались умертвить последний шанс принцессы на выживание, проклятье добралось до груди и шеи своей жертвы и готовилось вот-вот перекинуться на сердце и голову. А судя по тому, что правая рука принцессы выглядела совершенно безжизненно и синюшно, это означало только скорый конец.
Я еще раз всмотрелся в магические потоки, что растекались по жилам и телу принцессы. Это было так похоже на магические каналы, что я видел у колдунов… Не зря считается, что они полностью повторяют маршрут основных кровеносных каналов в теле человека, и что их травма может привести к потере способностей к магии!
Вот только Отавия не была волшебницей, она была простым человеком, и сейчас красно-желтое заклинание выжирало ее изнутри.
Я попытался потянуться к этой силе, ухватить ее, вытянуть, как я вытягивал энергию из окружающего пространства, но ничего не получилось. Заклинание уже обрело форму, нашло цель и сейчас уверенно двигалось вперед, хотя немного и замедлилось. Это как пытаться из вина опять сделать виноград — процесс был необратим.
Считалось, что даже белые руны бессильны перед проклятиями — настолько страшной и отвратительной была эта магия. Но что если эти печати просто были недостаточно сильны? Или дело в том, что это вовсе должны быть не печати, а чистая сила Вун, Сиг и Даг? Я вспомнил, как Витати удалось облегчить страдания учителя своей дикой Вун, изгоняя отравляющую его тело синюю магию. Но Осиор был колдуном, винефик боялась ему навредить… А что если?..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я еще раз посмотрел в стекленеющие глаза принцессы, которая неотрывно наблюдала за мной и одними губами шепнул:
— Я попытаюсь…
Использование печати Вун, казалось, ничего не дало, как и говорилось в древних книгах, но я увидел, как расползающееся проклятье чуть дрогнуло, будто бы сбилось с пути. А это означало только одно.
Вытянуть белую магическую силу со всего окружающего пространства. Раствориться в ней, слиться с ней. Осознание того, что худые дрожащие плечи, что лежали сейчас в моих руках, вот-вот замрут, что сбивчивое дыхание несносной принцессы, что даже по имени меня назвать не может, вот-вот стихнет, почему-то придавало мне уверенности и твердости. Последние недели мы много времени провели вместе, и как бы она не относилась ко мне — как к холопу, обслуге или мебели — мне не хотелось, чтобы она погибла. Особенно, погибла вот так, мучительно и страшно, проклятая человеком, которого я считал обычным наемником и своим знакомым.
То, что это дело рук Берни, у меня не было ни единых сомнений. Сейчас я понимал, что в том желтом свете были отблески алого, что это именно улыбчивый и веселый Берни проклял Отавию. Проклял намеренно, разрядив в ее пораненную ладонь страшный, запретный амулет, смешав колдовство с кровью жертвы.
Магические потоки вокруг меня закручивались в тугую спираль, создавая бурю, очень похожую на ту, что показал мне во сне Эдриас. Вот только бурю эту пока видел только я — магическим зрением. Нагоняя и нагоняя силу белых рун в одну точку, собирая ее отовсюду, куда я мог дотянуться — и даже дальше, за пределы улицы, за пределы этого района, за пределы самого Шамограда, я собирал ее для того, чтобы попытаться выжечь проклятье одним ударом. Сейчас я растворялся в пространстве и смотрел сквозь реальный мир, собирая крупицы белой магии, приказывая ей, вынуждая ее собраться на кончиках моих пальцев.
Когда огромный магический вихрь, что уже бушевал в реальном мире над районом мастеровых, разбух настолько, что закрыл остатки неба и звезд, я зацепил его хвост и положил ладонь на грудь умирающей.
От удара магического потока платье Отавии под моими пальцами разорвало на части, а сама принцесса выгнулась дугой, но я лишь сильнее схватил ее за плечи и прижал руку к молочно-белой коже девичьей груди. Буря белой магии, собранная мной, нашла выход и сейчас сияющим лучом пронзала обе наши фигуры, превращая окружающую ночь в ослепительный, ясный полдень.
Это было больно, невероятно, невыносимо больно. Сейчас каналы в моей руке, что отвечали за контроль рун Вун, Сиг и Даг, пропускали через себя силу сотен, тысячей печатей, силу большую, чем пропускает через себя за всю свою долгую жизнь любой из архимагов. Этой силы было бы достаточно, чтобы изгнать все морские, дымные, костяные и прочие Ужасы, что врываются в мир через разломы мироздания, этой силы было бы достаточно, чтобы выжечь каналы целой армии магиков. Этой силы хватило бы даже убить белого винефика — у каждого мага есть свой предел и белые убийцы магов Келанда далеко не всесильны. Но этой силы едва хватало, чтобы справиться с неизбежностью и неотвратимостью действия печати, которой прокляли Отавию.
Мой крик слился с криком девушки, что сейчас мертвой хваткой вцепилась в мое плечо, едва не ломая мне руку, после чего я усилил напор. Я вижу, как проклятье отступает! Я вижу, как бушующая сила белых рун делает то, что должна — выжигает проклятое, запретное колдовство! Я чувствую, как распадается заклинание, как оно уходит из истерзанного девичьего тела, а это значит — я на верном пути и отступать нельзя.
От перегрузки из моих глаз и ушей хлынула кровь, впрочем, мгновенно запекаясь в магическом пламени бурыми полосами, что делало меня похожим на какого-то неистового демона бездны, призванного безумным магиком через разлом мироздания. Я чувствовал, что надрываюсь — как когда-то в подвале, сопротивляясь молоту палача — но остановиться не смел. Потому что иначе проклятье продолжит свою работу и Отавия умрет.
