— Но ложь должна быть, по крайней мере, правдоподобной.
— Хубилай поверит во все, что касается его двоюродного брата Хайду. Это омерзительный человек, настоящий варвар. Великий хан также знает, что Хайду в достаточной мере опрометчив и жаден, чтобы ввязаться в какой-нибудь грубо состряпанный заговор.
— Да, это действительно близко к истине.
— Ну так давайте рискнем. Я состряпаю записку, в которой министр Пао якобы тайком обсуждает с jing-siang Ахмедом их совместный преступный заговор с ильханом Хайду. Это общий набросок картины. А детали композиции предоставьте настоящему художнику.
— С удовольствием, — сказал я. — Видит бог, вы рисуете очень правдоподобные картины.
— И еще одно. Каким образом к вам в руки попадет этот секретный документ?
— Я был последним, кто видел министра Пао живым. Я обнаружил бумагу, когда обыскивал его. Кстати, именно таким образом я и нашел его yin.
— Вы никогда не находили печать. Забудьте об этом.
— Хорошо.
— Вы обнаружили у Пао только старую, сильно истертую бумагу. Я напишу на ней письмо, которое здесь, в Ханбалыке, Пао якобы написал Ахмеду, но не нашел возможности его отправить, потому что был вынужден бежать. Поэтому он просто по глупости прихватил письмо с собой. Да. Я слегка изомну и испачкаю его. Как скоро документ понадобится вам?
— Я вообще-то должен был передать его хану, как только прибыл в Шанду.
— Не имеет значения. Вы же не знали, важная это бумага или нет. Вы только сейчас вспомнили, что нашли его, когда распаковывали свое походное имущество. Отдайте письмо Хубилаю, сказав как бы мимоходом: «Да, кстати, великий хан…» Небрежность придаст правдоподобия. Но чем скорее, тем лучше. Пожалуй, я займусь этим прямо сейчас.
Он снова уселся за свой рабочий стол, начал деловито доставать бумагу, кисти, кубики туши, красные и черные, и другие атрибуты своего ремесла, говоря при этом:
— Вы доверили свою тайну подходящему человеку, Поло, хотя, готов поспорить, что вы даже не догадываетесь почему. Для вас, без сомнения, две бумаги, написанные ханьскими иероглифами, выглядят одинаково, поэтому вы не можете знать, что далеко не каждый писец способен подделать чужую руку. Теперь я должен постараться припомнить почерк Пао и попрактиковаться, пока не смогу без труда подражать ему. Но это не займет у меня много времени. Ступайте и предоставьте все мне. Бумага окажется у вас в руках, как только я все сделаю.
Когда я направился к двери, он добавил голосом, в котором сочетались веселье и горе:
— А знаете что еще? Это будет самое большое достижение в моей карьере, шедевр всей моей жизни. — Когда я уже собирался переступить порог, он добавил почти весело: — Эх, Марко Поло, Марко Поло, ну что бы вам предложить мне работу, которую я смог бы подписать своим собственным именем: Чао Менг Фу?
Глава 4
— Если все пойдет хорошо, — сказал я Али, — то араба бросят к Ласкателю. И если хочешь, то я попрошу, чтобы тебе разрешили присутствовать и помочь ему предать Ахмеда «смерти от тысячи».
— Я бы с удовольствием помог предать его смерти, — пробормотал Али. — Но помогать ненавистному палачу? Ты ведь сказал, что это именно он фактически уничтожил Мар-Джану.
— Согласен с тобой, этот человек на редкость омерзителен. Но в данном случае он действовал по приказанию араба.
Когда перед этим я вернулся в свои покои, то с облегчением обнаружил, что служанки от души напоили Али-Бабу горячительными напитками. Алкоголь возымел свое действие, и поэтому, хотя он открывал рот от ужаса, причитал от горя и стонал от жалости, когда я рассказывал ему обо всех обстоятельствах кончины Мар-Джаны, мой друг в конце концов дал выход своим эмоциям: он бился в истерике и громко вопил — большинство мусульман считают, что только так и можно выражать свою скорбь. Разумеется, я не вдавался в детали, что именно осталось от Мар-Джаны, когда я обнаружил несчастную в последние минуты ее жизни.
— Да, — сказал Али после продолжительного скорбного молчания. — Если ты сможешь устроить это, Марко, я бы с удовольствием присутствовал на казни араба. После смерти Мар-Джаны у меня не осталось никаких желаний или планов, которые я хотел бы претворить в жизнь. Но принять участие в казни араба — этого я действительно бы хотел.
— Я позабочусь об этом, если мой план сработает. А ты пока сиди здесь и моли Аллаха, чтобы все прошло как надо.
С этими словами я снова встал со своего кресла и устроился на коленях на полу, чтобы подобрать и уложить разбросанные сувениры. Когда я сложил уже множество разных вещей — kamàl Арпада, колоду карт zhi-pai и прочее, — у меня появилось странное чувство, что чего-то не хватает. Я снова уселся на пол и принялся ломать голову, что же это могло быть. Точно не печать министра Пао, потому что я отдал ее художнику. Но что-то исчезло, ибо, когда я в первый раз опустошил свои вьюки, на полу было что-то еще. Внезапно я понял, что именно.
— Али, — сказал я, — ты, случайно, ничего не брал из этой кучи, пока я отсутствовал?
— Нет, ничего, — ответил он с таким видом, словно бы и вовсе не видел, что разбросано на полу.
Должно быть, мой друг сейчас пребывал в таком состоянии, что и правда ничего не заметил.
Я задал тот же вопрос служанкам-монголкам, но обе они ответили отрицательно. Тогда я отправился к Ху Шенг, которая в спальне укладывала свои вещи в гардероб и комоды. Я радостно улыбнулся: все указывало на то, что девушка собирается остаться здесь, и надолго. Я взял ее за руку, отвел в гостиную, показал на вещи на полу и сделал вопросительный жест. Очевидно, она поняла, потому что отрицательно покачала своей милой головкой.
Итак, это мог взять только Маттео. Ибо пропала маленькая глиняная бутылочка, при виде которой он воскликнул: «Если не ошибаюсь это подарок от того шарлатана, хакима Мимдада?»
Он не ошибся. Это действительно было любовное зелье, которое хаким отдал мне на Крыше Мира, сильнодействующий напиток, которым пользовались давно жившие поэт Меджнун и поэтесса Лейли, чтобы усилить свою любовь. Маттео точно знал, что это такое, он знал также, что действие зелья непредсказуемо и опасно, потому что слышал, как я бранил Мимдада после того, как рискнул проделать тот ужасный опыт. Он видел, как я осторожно согласился принять от хакима вторую маленькую бутылочку и взял ее с собой. А теперь, значит, дядюшка стянул этот флакон. Интересно, с какой целью?
И тут мне в голову пришла мысль, от которой я буквально подпрыгнул. Я вспомнил другие его слова, которые дядя произнес в то утро: «Если необходимо, я готов доказать свою заботу…» — а когда я начал глумиться: «Ступай и доведи араба до безумия любовью!» — он ответил: «Я могу это сделать!»
