class="p1">Либерализм столь обстоятельно опроверг все аргументы национализма, причем задолго до того, как они были сформулированы, что дальнейшая критика стала излишней. Но планы
немецкого национализма следовало бы признать неосуществимыми даже без учета всех возражений либерализма. Просто-напросто неверно, что Германия достаточно сильна, чтобы покорить весь мир. Более того, неверно, что даже в случае успеха она сумела бы его удержать.
Германия создала поразительно мощную военную машину, тогда как все остальные страны глупо пренебрегли необходимостью позаботиться об обороне. Тем не менее Германия слишком слаба, даже с учетом союзников, чтобы воевать со всем миром. Заносчивость пангерманистов и нацистов покоилась на необоснованном расчете на то, что можно будет по очереди выигрывать войны с изолированными странами. Они не учли возможности того, что эта угроза заставит остальные страны объединиться и выступить единым фронтом.
Бисмарк достиг успеха, потому что ему удалось разбить сначала Австрию, а потом Францию, в то время как остальной мир сохранял нейтралитет. Он был достаточно умен, чтобы понять, что успех достался ему в силу чрезвычайно удачного стечения обстоятельств. Он не рассчитывал, что судьба всегда будет столь благосклонна к его стране, и охотно признавал, что страх перед коалицией, cauchemar des coalitions, лишал его сна. Пангерманисты были менее дальновидны. И в 1914 г. возникла коалиция, которой так опасался Бисмарк. То же самое произошло и в наши дни.
Результаты Первой мировой войны ничему не научили Германию. Ниже, в главе, посвященной антисемитизму, мы увидим, какую уловку использовали нацисты, чтобы извратить смысл этого урока.
Нацисты убеждены, что, избавившись от оков нравственности и гуманизма, они когда-нибудь обязательно одержат победу. Они рассуждают следующим образом: «В случае нашей победы эта война окажется последней, и мы навечно утвердим свое господство. После победы мы истребим всех своих врагов, так что окажутся невозможными никакие попытки мятежа или возмездия. А если победят американцы и англичане, мы получим мир на приемлемых условиях. Будучи связанными законами морали, божественными заповедями и прочим вздором, они заключат с нами новый Версальский договор, который будет чуть лучше или чуть хуже первого, но, в любом случае, это будет не истребление, а договор о мире, который позволит нам спустя какое-то время опять вступить в борьбу. Вот так мы будем вновь и вновь вступать в битву, пока однажды не достигнем своей цели, полного уничтожения всех наших врагов».
Допустим в порядке дискуссии, что нацисты преуспели и навязали всем народам земли то, что они называют германским порядком. Сможет ли немецкое государство нормально функционировать в подобном мире, нравственной опорой которого будет не взаимопонимание, а подавление? Когда верховенствуют принципы насилия и тирании, всегда найдутся группы, жаждущие к собственной выгоде подмять под себя всех остальных. Начнутся бесконечные войны между самими немцами. Другие народы, поставленные в положение рабов, смогут использовать эти внутренние распри к собственной выгоде, чтобы освободиться и истребить врагов. Моральный кодекс нацизма помог Гитлеру силой сокрушить всех, кто мог воспротивиться его планам установления диктатуры в Германии. Штурмовики{79} гордятся «победами», одержанными ими в пивных, на митингах и в подворотнях[63], убийством врагов и погромами. В будущем всякий, кто чувствует в себе достаточно силы, прибегнет к тем же приемам. Моральный кодекс нацистов спровоцирует бесконечную гражданскую войну.
Сильный человек, говорят нацисты, имеет право не только на убийство. У него есть законное право использовать мошенничество, обман, клевету и подлог. Все средства хороши, если они идут во благо немецкому народу. Но кто должен решать, что является благом для немецкого народа?
На этот вопрос философ нацизма отвечает с полнейшей откровенностью: все, что я и мои товарищи, все, что здравый смысл народа сочтет хорошим, правильным и справедливым, то и будет истинным и благородным. Но чьи суждения являются здравыми, а чьи – нет? По этому вопросу, отвечают нацисты, между настоящими немцами не может быть никаких разногласий. Но кто является настоящим немцем? Чьи мысли и чувства являются истинно немецкими, а чьи – нет? Чьи идеи ближе немцам – Лессинга, Гёте и Шиллера или Гитлера и Геббельса? Был ли настоящим немцем Кант, мечтавший о вечном мире? Или настоящими немцами нужно признать Шпенглера, Розенберга и Гитлера, которые называют пацифизм ничтожнейшей из идей? Даже мнения тех, кого сами нацисты признают хорошими немцами, не во всем сходятся. Нацисты пытаются обойти эту дилемму, признавая, что, увы, некоторые немцы придерживаются ненемецких идей. Но если немец не всегда мыслит и чувствует так, как следует немцу, кто может решить, какие немецкие идеи являются немецкими, а какие – ненемецкими? Очевидно, что нацисты попали в замкнутый круг. Поскольку у них принятие решений большинством голосов вызывает отвращение, как совершенно ненемецкая процедура, неизбежен вывод, что, согласно их логике, только победитель в гражданской войне может судить о том, что является истинно немецким.
5. Нацизм и немецкая философия
Неоднократно утверждалось, что нацизм является логическим следствием немецкой идеалистической философии. Это также неверно. Идеи немецкой философии сыграли важную роль в эволюции нацизма. Но характер и масштаб этого влияния истолковываются неверно.
Кантовское учение о нравственности и его концепция категорического императива вообще не имеют ничего общего с пруссачеством или нацизмом. Категорический императив не является философским эквивалентом правил чести прусского офицерства. Нет заслуги Пруссии в том, что в окраинном городишке страны кафедру философии занимал такой человек, как Иммануил Кант. Фридриху Великому не было никакого дела до своего великого подданного. Он не приглашал его потолковать о философии за завтраком, где за столом блистали французы Вольтер и Даламбер. Его преемник, Фридрих Вильгельм II, пригрозил Канту изгнанием из университета, если тот еще раз дерзнет писать на религиозные темы. Кант подчинился. Абсурдно видеть в Канте предшественника нацизма. Кант призывал к вечному миру между народами. Нацисты восхваляют войну как «вечную форму проявления высшего человеческого бытия»[64], а их идеал – «жить в состоянии постоянной войны»[65].
Мнение о том, что немецкий национализм возник из идей немецкой философии, распространилось благодаря авторитету Джорджа Сантаяны. Однако Сантаяна признает: то, что он называет «немецкой философией», «не тождественно философии в Германии», и что «большинство интеллигентных немцев придерживаются взглядов, к которым немецкие философы отнеслись бы с полнейшим презрением»[66]. С другой стороны, Сантаяна утверждает, что главный принцип немецкой философии «заимствован, несомненно, у философов других стран»[67]. Получается, что если эта нечестивая философия имеет чужестранное происхождение и не разделяется большинством интеллигентных немцев. Утверждение Сантаяны сводится к констатации факта, что некоторые немецкие философы, бывшие приверженцами доктрин иноземного происхождения[68], отвергнутых большинством интеллигентных
