— Потому что она даже мысли не допускает, что дедушка позволит нам долго оставаться мужем и женой. Она мне все уши прожужжала о тех, за кого дедушка сможет выдать меня замуж, когда наш брак будет аннулирован.
— Ба! — Он осушил стакан и поставил на стол.
— Ба? Не такого ответа я ждала.
Джеймс тяжело опустился на диван, положив ногу на ногу.
— А чего ты ждала?
Ромэйн собиралась дать ему достойный отпор, но вдруг заметила, что к подошве туфель Джеймса прилипла грязь и соломинки. Значит, он наведывался в конюшню. Должно быть, именно там они с Камероном провели вечер, ведя тайные беседы. Ромэйн взглянула на пол, где остались грязные отпечатки его туфель. Грэндж лопнет от злости, когда завтра утром обнаружит следы Джеймса в женской спальне.
— Джеймс, я никогда не знаю, чего от тебя ждать, — посетовала Ромэйн, слишком усталая, чтобы продолжать игры в слова.
— Честно?
— Всегда.
— Всегда?
К своему удивлению, девушка улыбнулась и созналась:
— Обычно.
— Тогда, — начал Джеймс, подсаживаясь к ней на диван, — отвечу искренностью на искренность. Боюсь, что когда я зажигал лампу, то нечаянно опрокинул стопку писем. Но ты, Ромэйн, можешь быть уверена, что я не удовлетворил своего любопытства и не стал читать их. Я также не стал читать ответное послание твоему разлюбезному Брэдли.
Ромэйн сдвинула кипу писем на край стола и встала. Джеймс начал было что-то говорить, но слова его повисли в воздухе, когда Ромэйн сгребла гору бумаг и бросила их в камин. Пламя заплясало по тонким листкам: края записочек сначала темнели и сморщивались, а потом и вовсе превращались в пепел.
Глаза Маккиннона помрачнели и стали серо-зелеными, как море в непогоду. Джеймс встал и низко склонил голову:
— Сожалею, что вмешался в вашу жизнь, леди Ромэйн. Доброй ночи.
Вспоминая о том, что произошло дальше, Ромэйн не могла с уверенностью сказать, кто — он или она — был поражен больше, когда она кинулась за Джеймсом и уцепилась за его рукав. Вкус искренности был слишком сладостен, чтобы позволить разговору завершиться ничем. За последние две недели ей пришлось произнести слишком много лжи, ей нужен был человек, который мог бы выслушать и понять ее.
— Джеймс, — прошептала девушка, — ты слишком спешишь и не даешь мне возможности что-либо тебе объяснить.
— Ну объясни. — Голос его был тверд, как будто Маккиннон отдавал приказы своим подчиненным.
— Брэдли действительно мне писал, но я не отвечала.
— Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты не воспользовалась возможностью сообщить Монткрифу о своей бессмертной любви хотя бы для того, чтобы держать его на поводке?
Только тонкая ткань отделяла пальчики Ромэйн от тела Джеймса, и она не желала упускать возможности прикоснуться к нему.
— У меня нет никакой необходимости дурачить Брэдли.
— Но он уверен, что ты любишь его.
— Значит, он более уверен, чем я.
— Ты его больше не любишь?
— Я больше не уверена в этом… я ни в чем не уверена.
Рука Ромэйн как бы случайно сказалась под шелком его жилетки. Джеймс рассмеялся и потряс головой. Он окружил ладонями ее личико и прошептал:
— Если наш план завершится лишь тем, что ты дашь этому недотепе от ворот поворот, я все равно буду считать наше предприятие удачным.
— Вот уж не думала, что тебя занимает что-нибудь, кроме твоей работы.
— Я дурачил тебя, дорогая, я…
Ромэйн приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы. Джеймс крепко обнял ее. Девушка нежилась в объятиях супруга, покрываемая его поцелуями.
Джеймс ласкал ей ушко и шейку, он шептал ее имя, делая реальностью нежности, о которых она мечтала долгими одинокими ночами.
— Пожар! — неожиданно раздался крик за дверью.
— Опять нам помешали, — Джеймс едва не выругался. Он отпустил ее так быстро, что Ромэйн едва не ударилась о диван. Маккиннон бросился к ближайшему окну, она за ним: к черному бархатному небу поднимались оранжевые языки пламени. Снизу доносились крики о помощи. Ромэйн издала стон отчаяния.
— Ты можешь определить, что горит? — спросил Джеймс.
— Постройки рядом с конюшнями.
— Внутри Вестхэмптон-холла?
Ромэйн кивнула, и Джеймс увидел ее глаза, полные ужаса. Это поразило его: даже во время схватки с бандитами девушка выглядела менее испуганной. Лишь спустя некоторое время Джеймс понял, что Ромэйн любит этот замок почти так же сильно, как своего дедушку.
Схватив со спинки стула сюртук, Джеймс бросился к выходу и на миг остановился в дверном проеме, услышав, что его окликнула Ромэйн:
— Подожди, Джеймс, я иду с тобой.
Когда он оглянулся, Ромэйн исчезала у себя в спальне, на ходу скидывая домашние туфельки. Он услышал, как дверь гардеробной ударилась о стенку, после чего на пороге гостиной появилась его жена, держа в руках коротенький жакет и шляпку.
— Нужно торопиться, — выдохнула девушка. — Нельзя дать огню распространиться.
Джеймс схватил Ромэйн за руку, и так, взявшись за руки, они миновали коридор, затем спустились по лестнице в обширный вестибюль, где уже толпились слуги. Ромэйн обратилась к ним и каждому дала поручение, последовательно дополняющее предыдущее. Джеймс улыбнулся: не всякий — даже бывалый — офицер смог бы так умно распорядиться людьми. Он пообещал себе, что позже, когда они вернутся к себе, он обязательно сделает ей комплимент.
Влажная трава скрипела под ногами, значит, похолодало, — весна отказывалась вступать в свои права. Сегодня это могло стать спасением для Вестхэмптон-холла. Ветра не было, и пламя не могло перекинуться на главный замок.
Джеймс не успел сказать Ромэйн, чтобы она держалась подальше от огня, как ему сунули в руки ведро, и он стал членом пожарной команды. Ледяная вода расплескивалась, одежда на Джеймсе заиндевела, но работа мужчин — передавать по цепочке тяжелые ведра с водой — требовала напряженных усилий, и вскоре Маккиннон уже истекал потом. Мужчины в цепочке периодически менялись местами, и очень скоро Джеймс оказался рядом с горящим амбаром. Жар опалил ему лицо, он начал задыхаться. Тем не менее он старался не нарушать ритма, в котором работали стоящие позади него мужчины.
Спасатели прекратили свою работу только тогда, когда рухнула последняя стена, и стало ясно, что подсобные строения спасти невозможно, хотя локализовать огонь им удалось.
Не оставалось ничего другого, как только ждать, когда догорят, подобно утренней звезде, последние тлеющие угольки.
Кто-то сунул ему в руки кружку, и Джеймс жадно прильнул к ней. Горький эль смочил пересохшую глотку. Отойдя в сторонку от других «пожарников», Джеймс печально усмехнулся, увидев знакомую фигуру.
