Судьи были людьми, искушенными в законах. Будучи учеными, они, естественно, реагировали на изменения в подходах и в идеях, преобладавших среди просвещенных людей. Одно из таких изменений состояло в усилении сознательного подхода к интеллектуальным проблемам с позиций разума – подхода, воплощенного в изречении Петра Абеляра: «Сомневаясь, мы приходим к исследованию; исследуя, мы приближаемся к постижению истины». Примененное к закону, это изречение могло обнаруживать далеко идущие смыслы. Например, если вина или невиновность подозреваемого не могла быть легко определена, веками принято было посылать его на «суд божий» (ордалия), обычно состоявший в испытании каленым железом или водой. Такая система работала достаточно хорошо, пока люди в нее верили (она полагалась на тот же психологический механизм, который использует и современный детектор лжи), но была уязвима для сомнений. Если невиновный человек начинал сомневаться в эффективности ордалии как средства, с помощью которого Бог докажет его невиновность, тогда он, скорее всего, не выдерживал испытания. Однажды возникнув, эти сомнения не могли утихнуть. Вначале они казались шокирующими – например, когда они были высказаны Вильгельмом Рыжим, – но в конечном счете стали привычными. Наконец, в 1215 г. папа Иннокентий III запретил участие духовных лиц в ордалиях, и, по крайней мере, для Англии, это означало, что система перестала существовать. После начального периода замешательства разбирательство путем испытания (ордалия) было заменено судебным процессом. К тому времени этот способ уже использовался с некоторым успехом при разрешении споров относительно владения землей. В 1179 г. Генрих II повелел, чтобы в случаях, касающихся прав собственности, ответчик мог выбрать процесс по суду, а не «поединок» – способ, который был введен в Англии нормандцами и действенность которого, подобно ордалиям, была уязвима для сомнения. Но данное правило применительно к уголовному правосудию подразумевало, что процесс мог состояться лишь в том случае, если обвиняемый выбирал тот или иной его вид. Поэтому нередко на него оказывали сильное давление. По статуту 1275 г. обвиняемый подвергался «длительному и жесткому заключению», до тех пор, пока он не выбирал процесс. В результате многие люди умирали в тюрьме, но, поскольку они не были осуждены, их собственность не переходила к Короне. По этой причине некоторые предпочитали скорее умереть, чем рисковать судебным разбирательством. Такое право выбора просуществовало вплоть до XVIII столетия.
Вначале, и в частности в тяжбах относительно собственности, судьи были призваны разрешать простые вопросы, на которые они, скорее всего, могли знать ответ. Проблемы возникли, когда судьи столкнулись с более сложными случаями, и когда на смену ордалиям пришел судебный процесс. В отличие от Бога (к решению которого апеллировали ордалии) судья не был всеведущим. Поэтому были сделаны попытки вычленить наиболее сложные моменты каждого данного спора, чтобы выделить определенный вопрос, который судья, как можно было ожидать, справедливо решит. Но для того чтобы сделать это удовлетворительно, требовались специальные знания и мастерство; другими словами, нужны были профессиональные юристы. И таким образом в ходе XIII столетия развилась профессия юриста, со своими собственными школами, литературой и языком (law French).
Несмотря на все эти перемены, во многих существенных, фундаментальных отношениях продолжали процветать англосаксонские подходы к правосудию. В англосаксонский и англо-нормандский периоды серьезные проступки подпадали под разбирательство, которое заканчивалось тем, что виновная сторона платила пострадавшему или его семье компенсацию. Новый механизм правосудия, установленный представителями Анжуйской династии, имел тенденцию налагать наказание без компенсации. Во многих тяжких преступлениях, таких, как убийство, ранение и изнасилование, отсутствие компенсации казалось пострадавшей стороне недопустимым. Поэтому, несмотря на впечатление, создаваемое авторами таких трудов, как «Глэнвилл» и «Брэктон», которые хотят заставить нас поверить, что новые принципы эффективно заменили старые, на самом деле старые формы правосудия, по-видимому, сохранились. Они были приспособлены и привиты к новым формам правосудия. Это означало, что те, кто обладал средствами, избегали наказания, но платили компенсацию пострадавшему или его родственникам, в то время как те, кто не мог, пожинали последствия.
Церковь и религия
«Книга Страшного Суда» предполагает, что деревенский священник считался обычно членом крестьянского сообщества. Церковь, в которой он служил, принадлежала местному землевладельцу. Если поместье было разделено, то доходы церкви, которые поступали с этого поместья, тоже могли быть разделены. Во многих отношениях деревенский священник разделял образ жизни обычного крестьянина. Очень непохоже, чтобы он был холостяком; на самом деле он, вероятно, бывал женат и вполне мог наследовать свое положение от отца. Обрисовав эту типичную ситуацию, можно только восхититься безрассудством тех реформаторов XI столетия, которые стремились уничтожить как светский контроль над Церковью, так и семейную жизнь духовенства. Поощряемая папой кампания в пользу реформы достигла Англии в 1076 г. В последующие десятилетия она постепенно усиливалась и в конечном счете даже имела своего рода успех. К концу XIII в. женатое духовенство было исключением. С другой стороны, множество лиц духовного звания – включая некоторых самых высокопоставленных – продолжали иметь любовниц. Уолтер Ленгтон из Ковентри, обвиненный в удушении мужа своей любовницы, и Роберт Барнелл, казначей Эдуарда I, которого король дважды пытался перевести из Бата и Уэллса в Кентербери, имели своими прототипами Ранульфа Флембарда из Дарема и Роджера Солсберийского за двести лет до того. В плане светского патроната и семейных связей в церковной жизни мало что изменилось. Как тогда говорили, «Бог лишает епископов сыновей, но дьявол дает им племянников».
Однако даже ограниченный успех кампании против браков духовенства знаменателен, принимая во внимание, сколь безрезультатными были постановления по этому вопросу на протяжении семи сотен лет начиная с IV в. Он может быть поставлен в связь с общим улучшением образования в XII и XIII столетиях. Если общество в целом стало более грамотным, то духовенство могло более охотно рекрутироваться из мирян; оно перестало быть тем, к чему уже очень близко подошло, – наследственной кастой. Чем больше людей посещало Школу, тем больше они учились знать, а некоторые из них – уважать древний закон Церкви. Очевидно, есть основание верить, что в Англии XIII в. более высокая пропорция населения придерживалась целибата, чем это было в XI столетии. Просто было гораздо больше людей, которые приняли обеты целомудрия. Повсюду в Европе монашество процветало, и Англия не была исключением. В 1066 г. в стране было порядка 50 обителей и, возможно, 1000 монахов и монахинь. К 1216 г.- приблизительно 700 обителей и около 13 тыс. монахов, монахинь, каноников и канонисс. Век спустя в целом было приблизительно 900 обителей и 17500 членов религиозных орденов. В контексте общего утроения населения эти цифры впечатляют. Но даже они не дают представления о том, до какой степени религиозная жизнь обогатилась и стала более разнообразной. В XI в. все обители были по своему типу бенедиктинскими. К середине XIII столетия существовало не только несколько сотен бенедиктинских общин, но и определенное количество новых орденов, из которых мужчины или женщины могли выбирать, – обычные каноники, цистерцианцы, гилбертины (единственный чисто английский орден), тамплиеры, госпитальеры, картузианцы, доминиканцы, францисканцы, кармелиты и августинцы. Здесь было представлено почти все мыслимое разнообразие религиозной жизни: сельской, городской, созерцательной, аскетической, активной. Большая часть тех, кто вступал на религиозное поприще, теперь делали это в силу собственного выбора. Старые бенедиктинские общины пополняли ряды своих монахов главным образом за счет детей из аристократических семей, отданных (согласно принесенным обетам) для воспитания в обители. С середины же XII в. те, кто вступал как во вновь основанные, так и в старые монашеские ордены, были в основном людьми взрослыми. Цистерцианцы, которые установили новые нормы приема в монастыри, запретили вступление в них для тех, кто был моложе шестнадцати лет, и настаивали на годичном послушничестве. Призывники были заменены добровольцами.
В течение XII столетия английская церковь установила диоцезную и приходскую организацию, в рамках которой ей суждено было существовать веками. В последний раз новые диоцезы были созданы в Или (1108) и Карлайле (1133). Диоцезы были разделены на архидиаконства, а архидиаконства – на сельские деканства. В нормандский период, как и прежде, новые приходы создавались почти что по желанию – по воле местного землевладельца. Но затем подобная практика стала затрудненной. Территориальная организация Церкви застыла в том состоянии, в каком она находилась в XII в. Это произошло не потому, что демографический и экономический рост уменьшился. Напротив, продолжали основываться новые поселения, а старые поселения расширялись, Дело в том, что развитие канонического права и папской юрисдикции было направлено преимущественно на защиту многочисленных имущественных прав Церкви, закрепленных законом. Возвышение фигуры юриста, само по себе явившееся результатом перемен в одних сферах жизни, затруднило изменения в других сферах. Реальная проблема нехватки священников возникла в городах. Епископы бились над ее решением, но большая часть их усилий была сведена на нет собственническими интересами патронов – как людей Церкви, так и мирян. В XIII столетии решение было найдено, но понадобилось радикальное нововведение, новая форма религиозной жизни, чтобы реализовать его.
