– Почему? – пожала плечами Шура. – Иногда можно послушать и ретро, и современный хип-хоп, и даже «святорусский шансон», только не навязывая прослушивание другим.
– Кому же? – дама удивлённо подняла брови.
– Вы располагаетесь рядом с монастырём, – терпеливо объяснила Шура. – А там сейчас идёт служба и ваша музыка здорово мешает. Это просто не тактично, не находите?
– Я никому не мешаю! – взорвалась женщина. – А если этим чёртовым монашкам не нравится – пускай уши затыкают!
Даме явно хотелось любой ценой завоевать место под солнцем и отстоять своё право прокрутки любой, выбранной ею музыки. А победителей не судят! Особенно в России. Работая здешней директрисой, Татьяна Юрьевна, как обычно, сеяла в близлежащем посёлке свои центробежные мысли и заражала слушателей амбициозными планами победы демократического режима в постсоветской стране, ещё не совсем утратившей своей инертной коммунистической привязанности к сильным мира сего. Не всегда, но что-то у неё всё-таки получалось. Недаром, даже в столице ей удавалось иногда давать сольные концерты. Поэтому никаких возражений не могло быть.
– Татьяна Юрьевна, ведь монахи же вас не трогают? – проникновенно спросила Шура. – Они вам, я полагаю, не мешают?
– Ещё чего, я им тогда покажу! – зелёные глаза хозяйки кабинета воинственно сверкнули.
– Что покажете? – наивно поинтересовалась незваная гостья.
– ………………..
От такого непереводимого на русский язык откровения, Шурочке вовсе расхотелось убеждать в чём-то музыкальную королеву, но не бежать же с поля битвы после первого одиночного выстрела?!
– А слышали, – Шура даже попыталась улыбнуться. – Вы слышали, как говорят иностранные мудрецы: «Итак, во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон…».[57]
Шура не могла понять, откуда в памяти возникла такая действительно мудрая мысль, но она явно была к месту, тем более, что подействовала на Татьяну Юрьевну не то, что хорошо, но явно успокаивающе.
– Я не пойму, кому может мешать хорошая музыка? А если мешает – пускай уши затыкают, – повторила она, всё ещё ворча и отбивая место под солнцем, уже без особого пофигизма к соседям. – Я же не виновата, что мой Дом Культуры находится с монастырём в критической близости.
– А вы бы лучше к ним сходили, послушали, как поют на клиросе обыкновенные послушники, кафтанники и монахи, – убеждённо произнесла Шура. – Они так поют, что все забугорные песенники им в подмётки не годятся. Я понимаю, «Роллинги», как и «Битлзы» покорили весь мир в шестидесятых прошлого столетия. Но сейчас наша Родина, наша несчастная Россия возвращается к вере. И чтобы достичь этого, необходимо всего лишь покаяние.
– Да, я согласна с вами, – ехидно улыбнулась Татьяна Юрьевна. – Вера объединяет людей, а религия всегда разъединяет. А вы что же к ним, в монашки собираетесь постригаться?
– Куда мне – отмахнулась девушка. – Я же обыкновенная художница. Просто в гости приехала.
– Художница? – оживилась хозяйка кабинета. – А откуда?
– Москвичка.
– Москвичка?! – воскликнула Татьяна Юрьевна. – Фантастика! Я тоже когда-то в Москве жила.
– А уехала почему?
Татьяна Юрьевна задумалась, но так и не ответила. Вернее, ответила, но это прозвучало довольно странно и ворчливо:
– Судьба такой!
Шура тоже раньше сворачивала всё на судьбу, но, видимо, тут жизненные проблемы довольно серьёзные. Ничего, если захочет – расскажет. Благо, что от Татьяниной агрессивности не осталось и следа. В сущности, она, может быть, совсем не плохой человек, только железный каток совдепии переломал ей когда-то кости и она теперь огрызается на всех, кто подворачивался под руку. Но ведь недаром же её рабочее место оказалось рядом с монастырём! Ничего в мире случайного не бывает. Не могло быть случайностью и это соседство, потому что очень долог путь человека в храм, а до воцерковления вообще мало кто доползти может.
Но Шурочка решила сделать «ход конём» и рассказала новой знакомой, как однажды в Москве на неё совершили покушение какие-то наёмные отморозки, перепутав с выступавшей тогда в ЦДЛ Татьяной Визбор.
– Ах, эти! – воскликнула Татьяна. – Они меня всё же отыскали, но им другие такие же отморозки объяснили, что так поступать нехорошо. И они, вероятно, сразу же сменили род деятельности. Так что дурацкое нападение на вас ненаказанным не осталось.
Через полчаса, наболтавшись всласть с Татьяной Юрьевной, давно уже ставшей поселковой островитянкой, Шура ушла назад в монастырь, получив на прощанье клятвенное обещание, больше не тревожить дикой музыкой ни соседствующих монахов, ни остальной люд посёлка. В монастырском дворе девушка снова столкнулась со своим давним московским знакомым. Увидев её, отец Агафангел срезу подошёл:
– Матушка, сегодня уже с утра любопытные вещи происходят. Я тебе сразу не сказал, а сейчас самое время.
Шура ничего не ответила, хотя на языке в первую очередь вертелся вопрос о чудных снах, не раз приходящих, а иногда озадачивающих девушку. Сейчас иеромонах сам хотел сообщить гостье что-то важное. А если молодой батюшка не нашёл больше никаких свободных ушей, значит, Шура обязательно должна выслушать.
Отец Агафангел помолчал минутку выбирая логистику изложения своим мыслям о митрофорном протоиерее Николае Гурьянове, который прибыл на Валаам утром с острова Залита, что на Псковском озере. Но потом решил высказать всё так, как есть, хотя бы потому, что видел Шурочку не первый раз и знал, что эта художница сейчас идёт по пути оглашенных,[58] которым в начале пути обязательно нужно оказывать посильную помощь.
– Знаешь, Шура, – он опять невольно перешёл на «ты», – к нам батюшка Николай приехал. Я давно его знаю, и назвал бы отца Николая регентом, но не церковного хора, а обычной человеческой жизни. Обычный регент задаёт тон голосовым связкам: хорошо ли, плохо ли поют в церквах – всё зависит от регента. Но отец Николай может дать тон хорошей жизни, добрым делам и прекращению в любом человеке всяческой агрессивности. То есть, умеет наставить на путь истинный, как, пожалуй, ни один живой священник не смог бы. Недаром же он обещал Павлу Петровичу молиться о душе твоей.
– Павел Петрович сам просил твоего отца Николая отмаливать меня? – прищурилась девушка. – Интересно, когда он это успел?
Шура снова внимательно посмотрела на отца Агафангела. Откуда ему всё известно? Ведь Павел Петрович даже при откровенном желании не смог бы рассказать ни иеромонаху Агафангелу, ни отцу Николаю о Шурочкиных московских приключениях. Монаха к тому времени в Москве уже не было, а старец Николай, наверное, в столицу вообще никогда не показывался.
– У духовидцев своя связь, – убеждённо произнёс Агафангел. – Отец Николай, приехав сюда, сразу о тебе спросил. Именно о тебе, а не о ком-нибудь другом. А я в разговоре попросил старца отчитать тебя. Тогда и память восстановится. Ведь сама же говорила: читала в молодости и Библию, и Евангелие, а ничего не помнишь. И какие-то случаи исчезли из памяти, будто кто-то вычеркнул, как из тетрадки. Так?
– Это правда, – кивнула Шура. – Я как-то пыталась проанализировать прошлую жизнь, силилась припомнить разные юношеские амбиции, убеждения, стремления – ничего не получилось. Единственное, что удалось вспомнить и отметить, – с головой моей стали твориться какие-то чудеса после турпоездки в Африку ещё в студенческие годы. Тогда только-только «железный занавес» упал, и все ринулись по заветным заграницам. Чем же я хуже? Конечно, сразу отправилась в Каир, в Александрию, в Хелуан…
Воспоминания о последнем городе вызвали в висках резкую мгновенную боль. Шура вскрикнула, машинально ухватившись руками за голову. Монах странно посмотрел на неё, потом взял её за кисти рук, опустил их, а сам осторожно пальцами начал ощупывать голову паломницы. Причём, после касания монашеских рук, в голове боль послушно утихомирилась.
– Старец Николай умеет своим словом изменить духовную жизнь человека, – чуть слышно произнёс иеромонах. – Но благословением Спаситель редко кого награждает. А сам Иисус, беседуя с самаритянкой, вразумил её: «Правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе». «Господи, вижу, что Ты пророк»,[59] – воскликнула она. Это в Евангелии сказано. Помнишь?
Шура опустила глаза и покачала головой. Опять какие-то смутные воспоминания пытались тщетно проникнуть в сознание, но не находили путей. Да и сознание без посторонней помощи не могло сейчас найти дорогу к памяти. В голове явно возник какой-то лабиринт, выбравшись из которого, Шура, вероятно, откроет в себе ту ипостась, ради чего и дано ей было пожить на этом свете.
Но не всё улетучивалось из головы девушки, поэтому она всё же решила узнать у монаха об одном понятии, которое не давало покоя голове:
– Отец, Агафангел, – начала она. – Вы тогда на вернисаже сказали одно необычное слово, которое я не забыла. Наоборот, оно почему-то не даёт мне покоя.
