В последние два года, во время пароксизмов того, что можно назвать юридической и общественной травлей, Чарли периодически возвращался к сценарию. Горечь и гнев, которые он испытывал, теперь выражались в цинизме Верду по отношению к традиционным святыням современного общества. Некоторые из первых заметок Чаплина к фильму свидетельствуют о его психологическом состоянии. Он писал, например, что, когда весь мир обращается против человека, он становится святым… Он говорил, что о репутации заботятся только кухарки и дворецкие. В одной из последних сцен картины герой, вернее антигерой, подвергается жестоким нападкам в зале судебных заседаний, подобным обвинениям Джозефа Скотта против самого Чаплина. В фильме также чувствуется явный оттенок женоненавистничества – женщины в нем часто изображаются грубыми, шумными или глупыми. Однако месье Верду движет не столько ненависть к женщинам, сколько любовь к самому себе.
Чаплин начал снимать этот фильм 21 мая 1946 года, а закончил 12 недель спустя. Это сам по себе был рекорд скорости. В прошлом он мог тратить столько же времени на съемки одной-единственной сцены. Чарли ясно видел сюжетные ходы и свою роль щеголеватого и даже утонченного серийного убийцы. Для этого образа он полтора месяца растил настоящие усы – накладные вызвали бы неуместные воспоминания о Бродяге. Когда на премьере фильма в Нью-Йорке дети побежали за Чаплином с криками: «Чарли! Чарли!» – он сказал им, что это новый Чарли. Однако индивидуализм Бродяги и его безразличие к нравственным нормам перешли к Верду и разрослись до смертельно опасной величины. Или сие было отражением личности самого Чаплина?
Для съемок он набрал сильный актерский ансамбль на роли второго плана. Среди приглашенных была знаменитая американская комическая актриса Марта Рэй, чей хриплый смех и эксцентричные манеры могли соперничать с игрой самого Чаплина. Потом Марта признавалась, что в первый день ей было дурно от страха при мысли, что придется работать с ним, однако она сумела собраться с духом, и Чарли терпеливо учил ее курить и ходить так, как полагалось ее героине. «Я сколькому у него научилась! – признавалась Марта. – Мы подружились, и, если он приказывал прыгать… я прыгала». Чаплин распорядился, чтобы Рэй сняла серьги, потому что они отвлекали внимание зрителей от ее уникальных смешных гримас. Он сам придумал для нее костюм и прическу. Рэй приняла и то, что Чарли мог прервать съемки одной сцены и перейти к другой, – в зависимости от настроения.
Чаплин взял на работу помощника режиссера Роберта Флори, который на практике выполнял обязанности режиссера, хотя и неофициально. В очерке, опубликованном несколько лет спустя, Флори вспоминал процесс съемок. Он отмечал, что Чаплин твердо придерживался старомодных методов. Чарли любил, чтобы камера оставалась неподвижной, а сам предпочитал находиться в центре кадра. Его не интересовали крупные планы других актеров, поскольку люди приходят посмотреть на него. Любая попытка изменить угол или фокус отвергалась им как «голливудские новомодные штучки». Он постоянно сердился на оператора за так называемые технические трюки. По всей видимости, Чарли также доставляло удовольствие оставлять те или иные несоответствия или ошибки, на которые ему указывали специалисты, – на том основании, что внимание зрителей все равно полностью приковано к нему. Однажды Чаплин спросил мнение коллеги относительно четырех дублей одной и той же сцены. Актер одобрил первый и четвертый. Чарли поинтересовался, что было не так в третьем. «Дело в том, что там виден электрик», – ответил артист. Камера действительно на мгновение отклонилась в сторону, и в кадр попал электрик с фонарем. Чаплин удивился: «Зачем вы на него смотрите? Вы должны смотреть на меня».
Флори также записал ремарки Чарли по поводу несчастных, присутствовавших на съемочной площадке. «Нет, нет, нет… заткнись, глупый ублюдок… ради всего святого… мы переходим к Анабелле… ты ничего не понимаешь в кино… я знаю, что делаю… да, именно так, я занимаюсь этим делом уже двадцать… тридцать лет… считаешь меня чокнутым… заткнулся бы ты… Боже, Боже…» Наряду с этим Роберт отметил: «Чаплин внезапно выходил из себя и так же внезапно успокаивался, словно буря в конце лета». Подобно многим другим, Флори пришел к выводу, что в Чарли уживаются две разные личности. Одна – гениальный комик и душа общества, а другая – жестокий, авторитарный, злобный и деспотичный тиран, человек, занятый только самим собой.
А вот Бернард Неделл, игравший роль полицейского, который разыскивал Анри Верду, рассказывал, что актеры любили Чаплина, хотя его и отличала более чем необычная смесь вспыльчивости и огромного терпения. Актер часто вспоминал случай, когда Чарли, измученный и почти больной от переутомления, бесконечно повторял сцену с одной из актрис, пока они не добились нужного ему эффекта.
Премьера «Месье Верду» состоялась в Нью-Йорке в Broadway Theatre весной 1947 года. Чаплин впервые встречался со своими зрителями после всех судов и неприятностей трех последних лет… Как рассказывали очевидцы, к концу фильма в зале слышались свист и недовольные возгласы. Это был дурной знак.
В последних сценах, перед тем как отправиться на гильотину, Анри Верду обвиняет капиталистическую и милитаристскую систему в преступлениях, которые гораздо ужаснее совершенных им. Месье Верду говорит, что войны и конфликты – это бизнес: «Убийство одного человека делает вас преступником, убийство миллионов – героем». Вполне возможно, Чаплин верил, что публика будет симпатизировать серийному убийце или, по крайней мере, согласится с его обличением лицемерия общества, однако он недооценил воздействие сюжета на психику людей. Верду не мог стать героем. В телеграмме, которую продюсер отправил «главной сплетнице Голливуда» Гедде Хоппер, он утверждал, что присутствовал при историческом событии: «Я видел последний фильм Чаплина».
Критики встретили картину так же прохладно, как первые зрители. Говард Барнс из New York Herald Tribune заметил: «Чарльз Чаплин создал фильм, который сам определил как «комедию убийств», с прискорбным отсутствием юмора, понимания сути мелодрамы и театрального вкуса». Обозреватель журнала New Yorker ругал режиссера за попытку оправдать убийства на том основании, что к ним подтолкнули перекосы в экономике современного мира. Несомненно, однако, что такой прием, оказанный фильму, был прямым следствием испорченной репутации Чарли в американском обществе. Уна Чаплин писала близкой подруге, что картина получила много плохих – действительно плохих – отзывов и даже хорошие были не очень хорошими… «Это сильный удар по Чарли… и, естественно, по мне тоже… Бедный Чарли так расстроен и подавлен… такого с ним еще не случалось… Это ужасное испытание».
14 апреля, через три дня после премьеры, Чаплин созвал пресс-конференцию. Один из сотрудников отдела рекламы компании United Artists разослал служебную записку: «Чарльз Чаплин требует встречи с прессой… Я организую эту встречу в понедельник, 14 апреля. Чаплин ожидает, что она будет неоднозначной и понимает, что мы ничего не сможем сделать, чтобы защитить его или фильм, когда начнутся вопросы».
Орсон Уэллс назвал эту пресс-конференцию худшим линчеванием критиками, которое только можно представить. Радиожур-налист, записывавший всю пресс-конференцию, отметил, что зал был забит буквально до отказа. Все места были заняты. Люди стояли в дверях и проходах. «Благодарю вас, дамы и господа, – начал Чаплин. – Я не намерен впустую тратить ваше время и поэтому скажу так – начинайте избиение. Я готов ответить на все ваши вопросы. Выкладывайте, что у вас есть».
Начался форменный допрос, атмосферу которого характеризуют приведенные ниже фрагменты:
Вопрос. В прошлом вас не раз обвиняли в сочувствии и симпатиях к коммунистам. Вы не могли бы рассказать о своих политических взглядах, сэр?
Ответ. Мне кажется, что в наше время это сделать не так просто, определить свою политическую принадлежность… У меня нет никаких политических взглядов. Я никогда в жизни не был членом политической партии и никогда не голосовал. Это ответ на ваш вопрос?
Вопрос. Вы можете сказать прямо? Вы коммунист?
Ответ. Я не коммунист.
Вопрос. Вас спрашивали, сочувствуете ли вы коммунистам.
Ответ. Сочувствую ли коммунистам? Это опять требует уточнения… Во время войны я сочувствовал СССР, полагая, что эта страна сдерживает врага.
Чаплина спрашивали, почему он отверг патриотизм и национализм и объявил себя гражданином мира. Ему говорили, что это оскорбляет американских солдат, совсем недавно сражавшихся на фронте.
Ответ. Вы обвиняете меня в том, что я отвергаю патриотизм. Таких взглядов я придерживался с раннего детства. И ничего не могу с этим поделать. Я путешествовал по всему миру, и мой патриотизм не ограничивается одним классом общества. Он охватывает весь мир.
