— Я не раскаиваюсь, я не стану раскаиваться, — отвечал Занони. Восторг и страдания, странное сочетание которых придало моей судьбе такое разнообразие, лучше, чем спокойное и ледяное течение твоей одинокой жизни; ты ничего не любишь, ничего не ненавидишь, ничего не чувствуешь и проходишь сквозь мир молчаливо и безрадостно.
— Ты ошибаешься, — отвечал тот, которого мы назвали Мейнуром, — я равнодушен к любви, мертв для всех страстей, могущих волновать человеческое сердце, но я не умер для более высших наслаждений. Я переживаю, спускаясь по течению бесчисленных годов, не бурные желания молодости, а спокойные и разумные радости зрелых лет. Я сам благоразумно навсегда отказался от молодости, когда отделил свою судьбу от людских судеб; не будем же друг другу завидовать и упрекать. Мне бы хотелось спасти этого неаполитанца, Занони (если ты хочешь, чтобы тебя так звали), во-первых, потому, что его предок был отделен от нашего ордена только последней и невидимой преградой, а во-вторых, потому, что я знаю, в нем есть задатки мужества и могущества его предков, задатки, которые могут сделать его достойным стать одним из нас. На земле редко встретишь таких людей, которым природа дала бы качества, способные выдержать это испытание. Но время и разврат, притупившие его чувства, притупили также и его воображение, и я его предаю его судьбе.
— Итак, Мейнур, ты питаешь еще надежды возродить при помощи новых учеников орден, состоящий теперь лишь из нас двоих! Конечно же, твоя опытность должна была бы научить тебя, что в тысячу лет едва ли рождается одно существо, которое могло бы пройти сквозь страшные врата, ведущие в другой мир! Твой путь разве не усыпан твоими жертвами? Отвратительный вид их агонии и ужаса, кровавое самоубийство, страшное безумие, разве они не стоят перед тобой и не заставляют тебя отказаться от твоих безумных, тщеславных мечтаний и не указывают на путь, ведущий к человеческим привязанностям?
— А разве, — перебил Мейнур, — у меня не было успехов, вознаграждавших меня за все потери? Могу ли я отказаться от этой высокой надежды, единственной достойной нашего возвышенного ордена, от надежды сотворить могущественную многочисленную расу, имеющую власть и силу заставить людей признать над собою власть нашего могущественного царства, от надежды сделаться действительными властелинами этой планеты, завоевателями, может быть, других миров, властителями враждебных и злобных племен, которые окружают нас теперь, расу, которая в своей бессмертной судьбе могла бы подняться до небесной славы и стать, наконец, вровень с существами, окружающими Трон Тронов? Что такое тысяча жертв для одного адепта на пути к этой цели?
— И вы, Занони, — продолжал Мейнур после минутного молчания, — вы сами должны, если эта привязанность к смертной красоте, которую вы позволили себе вопреки своей натуре, выльется в нечто большее, чем преходящая фантазия... вы должны однажды, в глубине своей души, причастной к высшей и вечной сущности, допустить, что вы можете преодолеть все препятствия на пути к тому, чтобы возвысить любимое вами существо до своего уровня. Не прерывайте меня! Можете ли вы спокойно видеть, как болезни и опасности будут угрожать ей, видеть, как лета обременят ее своей тяжестью, глаза ее поблекнут, красота тоже, между тем как ее сердце будет еще молодо и привязано к вам? Будете ли вы в состоянии видеть все это и знать, что от вас зависит...
— Довольно! — перебил его Занони яростно. — Какую судьбу можно сравнить с судьбой смерти от ужаса? Самых холодных мудрецов, самых пылких энтузиастов, самых суровых воинов с железными нервами находили после их первого шага на страшном пути мертвыми, с помутившимися от ужаса глазами, устремленными на что-то невидимое; не думаешь ли ты, что эта слабая женщина, которая бледнеет при малейшем шуме у окна, при крике ночной птицы, при капле крови на шпаге мужчины, — не думаешь ли ты, что она могла бы выдержать этот взгляд?.. При одной мысли о том, что она должна увидеть, даже я становлюсь трусом.
— Когда вы ей сказали, что любите ее, когда вы прижали ее к своему сердцу, вы отказались от власти предвидеть ее будущее или спасать ее от опасности. С этих пор вы для нее человек, и только человек! Что же вы знаете об искушениях, которые ожидают вас? Разве вы знаете о том, к чему приведет ее любопытство и ее смелость и мужество? Но довольно об этом. Вы настаиваете на вашем решении?
— Роковое слово уже произнесено.
— А завтра?
— Завтра в этот час наш корабль снимется с якоря, и тяжесть веков спадет с моего сердца. Безумный мудрец, мне жаль тебя! Ты отказался от своей молодости!
XVII
Конечно, князь N был не такой человек, которого Неаполь мог бы подозревать в суеверии. Однако на юге Италии существовал тогда и даже теперь существует, среди самых смелых философов и скептиков, дух удивительного легковерия.
В детстве князь слышал рассказы о честолюбии, гении и странной судьбе своего предка, и, может быть, под тайным влиянием этого примера он изучал в молодости науки не только всеми признанные, но еще старался проникнуть в древние и таинственные познания. Я сам видел в Неаполе маленькую книгу с гербом Висконти, которая толкует алхимию наполовину насмешливым, наполовину почтительным тоном, которую приписывают самому князю.
Удовольствия скоро отвлекли его от этих занятий, и его неоспоримые способности были исключительно посвящены безумным интригам или выставлению напоказ пышной роскоши, которую он демонстрировал с какой-то классической грацией. Его огромное богатство, его гордость, дерзкий характер делали его предметом ужаса для слабых и робких придворных душ. А министры ленивого и праздного правительства смотрели сквозь пальцы на его эксцессы. Странное посещение и еще более странное исчезновение Мейнура наполнили удивлением и ужасом сердце неаполитанца, и против этого впечатления его высокомерная гордость и утонченный скептицизм напрасно боролись. Призрак Мейнура представил ему Занони в новом виде, в каком он еще не представлялся ему. Он почувствовал сильное беспокойство при мысли, какого соперника он приобрел, какого врага нажил.
Когда, за несколько часов до праздника, он совершенно пришел в себя, то с мрачной твердостью решился привести в исполнение вероломные планы, уже давно составленные им. Ему казалось, что смерть Занони была необходима для его собственной безопасности, и если уже в начале их соперничества он заранее приговорил Занони, то предостережения Мейнура еще более утвердили его в этом решении.
— Посмотрим, дошло ли его знание до знакомства с противоядием, проговорил он вполголоса и со зловещей улыбкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
