Знобкие мурашки сыпанули по спине. Из-за поворота вышли и встали в линию с первым еще два танка. Над балочкой стремительно и визгливо поплыли зеленые и красные трассы пуль. Заклокотал глухой и злобный треск пулемета. Рахманов оглянулся. Халилова все не было. Все три танка вели огонь с места. Он выстрелил опять в первый танк. В лицо его больно ударила целая горсть земли. Вражеская очередь легла под ним, в самый край воронки.
Рахманов выскользнул из воронки и пополз, с усилием выбрасывая впереди себя ружье. Каким оно стало тяжелым и огромным, это ружье! У самого лба, обжигая кожу, просвистели пули. Он полз, задыхаясь, тяжело дыша. Тут и там вспыхивали с треском сухие кукурузные бодылья. Чуть приподнимая голову, он видел струйки огня на стеблях, синие пряди дыма. И все полз и полз подальше от дорожки, в чащобу кукурузы. Сзади взревели моторы, заскрежетало железо. Длинная, жаркая очередь срезала стебли перед ним, с силой простучала в землю. Рахманов ткнулся лицом и сразу представил себе надвигающуюся прямо на него громаду танка. Сейчас гусеницы раздавят его.
— Но и я влеплю! Последним патроном влеплю!
Он рывком встал на колени, крутнулся, перекидывая ружье. Танки, уже миновав его, поднимались балочкой в гору.
— Они во фланг батальону зайдут! — выдохнул Рахманов в тревоге. Он выстрелил с руки, едва прицелившись. Вскочил, побежал с ружьем по кукурузе, потом по терновнику. Полы его шинели клочьями повисали на колючих кустах.
По самому гребню, где шли окопы батальона, кипели разрывы, стлался дым.
«Только бы успеть добежать до своих. Вот и терны кончаются. Только бы добежать до своего окопа. Вот он!»
Навстречу такой радостью блестели глаза товарищей, что его словно обожгло крылатое горячее счастье. Он спрыгнул в окоп, на руки товарищей, бережно принявших его.
— Вот и я! Жив, здоров! Патроны давайте! Заряди ружье! Где Халилов? — прокричал он весело, в изнеможении прислонившись к вздрагивающей от недалеких разрывов стенке окопа. — Воды дайте! Воды! — запрокинув голову, он жадно стал пить из фляжки, поданной бойцом. Оторвался с трудом: — Где же Халилов? — И только было прильнул к горлышку, как услышал:
— Ранен товарищ Халилов.
Вода сверкающей струйкой ударила в грудь, разлетелась серебряными брызгами.
— Он прибежал от вас, товарищ сержант, забрал патронташи, а тут два осколка в грудь.
— Отправили его в тыл, товарищ сержант!
— А патронташи здесь остались! Вот они!
Ноги Рахманова вдруг задрожали, он медленно опустился на дно окопа.
— Впереди танки! — тревожно и резко крикнул бронебойщик рядом.
Словно пружина подняла Рахманова.
— ПТР к бою! — скомандовал он и бросился к своему ружью.
Из-под горы в полтысячи метрах вырастали четыре танковых башни. Из стволов их пушек хлестало пламя. Над головой в сияющей синеве неба с воем и клекотом неслись снаряды, мины.
— Это уже наша бьет! Наша бьет! — азартно прокричал Рахманов.
Из соседнего окопа уже стрелял бронебойщик. Рахманов на ощупь проверил рядом с собой в бойнице патронташи. Он долго прицеливался: то вздрагивала сошка, он осаживал ее, то дымом застилало глаза.
Он положил пулю — знал это! — точно в башню. И тут вокруг него грохнули разрывы. Черной стеной встала земля. Комья ударили его в лицо, в грудь, в голову. Потом сквозь пыль и зловонную гарь не вдруг стала видна воронка. Рахманов приподнялся. Соседнего окопа не было совсем. Не было ни бронебойщика, ни ружья. Зияла одна зловещая воронка. Только что были в окопе товарищи, боевые, испытанные друзья. Воронка была огромная. На скате отливал синевой зубчатый осколок. Воронка была пуста. Спокойное бешенство обняло Рахманова. Шумела, кружилась голова. Подламывались ноги. Он упирался локтями. И стрелял в башню, прицеливаясь мгновенно. Танк остановился, стреляя с места, подбитый. Рахманов стал стрелять по другому. Он не замечал ни пуль, ни близких разрывов. Второй танк загорелся — его сразу заслонило бушующим костром огня. Немцы-танкисты выскочили из люков и пропали в терновнике.
— Что же там смотрят? Выпустили! — с рыданием вырвалось у Рахманова.
Рахманов перенес свой огонь на третий танк. Но тот вместе с четвертым уходил за скат. Он выстрелил по скрывавшейся башне. Рука его пробежала по патронташу. Он был пуст. Рахманов яростно швырнул в окоп ружье. Уткнулся черным лицом в землю. Порывисто поднялся:
— А где же два танка?
На вершине далекого бугра резко виднелись два немецких танка. Но они уже прошли окопы и вели огонь по второму эшелону.
— Обходят. А у меня ни одного патрона нет! — яростно, словно ругательство, выкрикнул Рахманов.
Шатаясь, он встал. С усилием поднял на плечо ружье и пошел в гору на командный пункт батальона. Он шел не скоро, не сгибаясь, пока грохот боя не прорезал голос комбата.
— Сержант Рахманов, бегом!
Рахманов быстро зигзагами добежал до хода сообщения. И по нему, сгибаясь, проворно добрался до командира.
— Молодец! Объявляю благодарность! — командир расцепил высохшие губы и широко улыбнулся.
— Служу Советскому Союзу!
— Досталось сегодня?
Рахманов ответил горячо, слова шли из самой глубины его души:
— Очень интересно было. Я сам желал такого боя!
— Ну, бой еще не кончился! — усмехнулся командир, и лицо его стало суровым. — Мне еще с полчаса надо.
— Два танка слева, товарищ комбат! — торопливо доложил боец-наблюдатель.
— Слыхал, сержант? — командир батальона поднялся над бруствером, поднял к глазам бинокль и опустил его враз.
— Сержант Рахманов! Выдвигайтесь на угол кустов, в окоп станкового пулемета. Остановите их! Мне нужно еще полчаса!
— Есть, товарищ комбат! А…
— Адъютант, возьмите патроны в моем расчете!
— Есть!
Через мгновенье Рахманов с ружьем и полным патронташем бежал по траншее. Потом он пробежал кустами и спрыгнул в одной траншее на опушке.
На площадке, отрытой очень старательно, стоял безмолвный станковый пулемет. Пулеметчиков не было. На земле валялись ленты, россыпи стреляных гильз. Два немецких танка были уже не дальше трехсот метров, когда Рахманов изготовился к стрельбе. Хорошо, что наблюдатель заметил их вдалеке. Да какое уж там вдалеке! По брустверу рядом брызнула, выбросив фонтанчиком землю, длинная очередь. Рахманов выстрелил. Вторая очередь прошла над головой.
«Сейчас расстреляют меня», — мелькнула у Рахманова мысль.
Он снова выстрелил. В калиновый куст позади окопа с резким воем шлепнул и не разорвался снаряд.
— Бронебойным бьет! Неужели в меня? — Рахманов увидел танк в огне, убегающих от него немцев. И выстрелил в третий раз. Но тут же обругал себя. Другой танк на всей скорости уходил за гребень, стреляя бронебойными снарядами. Они резко выли. Оглянувшись, Рахманов увидел наши тяжелые танки. Грозно и неотвратимо шли они в атаку. Это их удара по врагу дожидался командир батальона. Рахманов счастливо улыбнулся, оглядываясь вокруг. Над высотой и лесом все еще маячило упругое белое облачко. Утро разгоралось.
Константин Александрович Федин
Мальчик из Семлева
Шел литературный вечер в Доме Красной Армии, в Москве. Из-за стола я вглядывался в ряды слушателей, затихших в торжественном и старомодном зале. Ряды уходили далеко, и лица, ясно различаемые на передних стульях, где-то на середине зала утрачивали подробности черт, а в конце сплывались в нераздельные легкие полосы, желтоватые от электричества и слегка туманные. Но повсюду общее выражение лиц объединяло их в однородную массу людей сосредоточенных, серьезных и уравновешенных тем спокойствием, какое приобретается после пройденных и выдержанных испытаний. Аудитория состояла из командиров, прибывших с фронта, и неподвижный огонь взглядов, казалось, отсвечивал опытом сражений, а сжатые рты как будто старались не выдать горечи, которой наполнен народ на войне.
Вдруг где-то во втором ряду среди суровых и взрослых людей я увидел детское лицо, выделявшееся нежностью красок и блеском чистых широких глаз.
Это был мальчик, одетый в военную форму, с худенькой шейкой, вытянувшейся из слишком просторного воротника с сержантскими петличками. Он был совсем невелик ростом и тянулся, чтобы лучше все видеть, и каждая черточка выражала трепетное любопытство, и все происходившее с публикой происходило с ним настолько в увеличенном размере, что если, посмеявшись, зал становился опять серьезным, то его тонкий рот долго еще сверкал застывшей улыбкой детского удовольствия.
— Смотри, — сказал я своему другу, сидевшему за столом рядом со мной, — смотри во второй ряд, какой там воин.
И мы начали пристально глядеть на мальчика, дивясь его присутствию здесь, его мирному облику в воинском одеянии, всей его маленькой, необычайно жизненной фигурке.
