Последний довод был действеннее первого, и все общество поднялось, несмотря на убеждения короля, которому, по-видимому, очень хотелось задержать нас еще за столом. Оба спившиеся были вынесены придворными, и король оставил зал в не совсем хорошем расположении духа.
Я остался снова один с прекрасной принцессой. Воспламененный живительным питьем, бросился я перед ней на колени и в самых пламенных выражениях признался ей в любви и в желании найти в сердце ее отголосок моих чувств. Мне казалось, что слова мои производят желаемое действие, и я усилил свои просьбы: я называл ее нежнейшими именами, клялся в верности по гроб, и она благосклонно внимала мне, пока наступивший вечер застал нас сидящими на ступенях трона.
Наконец она встала и сказала:
— Не знаю, искренни ли слова ваши, но признаюсь, что верю им, потому что я была бы очень несчастлива, если бы все сказанное вами была неправда. Но вы говорите под влиянием воды и потому можете обманываться. Пойдемте, уже время проводить вас в вашу спальню. Если завтра вы не перемените своих мыслей, то я должна буду открыть вам нечто.
На следующее утро я проснулся, не чувствуя ни малейших следов неумеренности прошедшего дня. Когда я вышел из спальни, встретился с принцессой.
— Чувства мои к вам, прекрасная принцесса, — сказал я, целуя ее руки, — остаются неизменны. Жизнь с вами или смерть без вас — решение мое твердо.
Она отвечала, смеясь:
— Если так, то я готова принести для вас все в жертву; пока я не увидела вас, я не знала, есть ли у меня сердце. Следуйте за мной; вы должны все узнать.
Мы прошли через большой зал, с которым были смежны наши спальни. Принцесса привела меня через темный проход в одну комнату, в которой находилось несколько золотых пьедесталов без статуй. На другом конце я с изумлением заметил, что на двух из них были поставлены боцман и матрос, опившиеся вчера. Они превратились теперь в тот же самый синий халцедон, из которого были сделаны статуи в портике.
— Узнаете вы эти фигуры? — спросила принцесса. — Да, я узнаю их! — воскликнул я в изумлении.
— Это следствие опьянения от воды золотого фонтана, — продолжала она. — Вода содержит в себе столько опьяняющих составных частей, что если однажды допустишь себе упиться ею до беспамятства, то в несколько часов произведет она действие, которое видите вы здесь. Таким образом отец мой собрал столько разных статуй, которые обратили на себя ваше внимание. Все они с кораблей, приходивших к нашему острову, и экипажи которых уже не возвращались на свою родину. Но эта же вода, если употреблять ее умеренно, продолжает жизнь и ожесточает сердце. И потому-то жестокость моего отца поданные сносят терпеливо; если некоторые из них совершат какое-нибудь большое преступление, они присуждаются пить эту воду, пока не опьянеют, после чего и выставляются в различных частях острова как памятники королевского гнева. Вы, может быть, спросите, отчего я не так бесчувственна, как прочие обитатели острова. От природы наделена я мягким, добрым сердцем, и мать моя, видя это, очень сокрушалась: она знала, что с таким сердцем не найти мне счастья в свете, полном жестокостей и обманов, и старалась всячески принуждать меня пить воду. Но обыкновенно мы всегда ненавидим то, к чему принуждают нас в детстве. Я возненавидела эту воду и со смерти матери, а мне было тогда семь лет, не брала ее в рот. Если бы я не открыла вам этого, то сегодня вечером, после стола, при котором, как и вчера, будут подносить воду, вы и ваши товарищи сделались бы жертвами жестокости моего отца. А мое расположение к вам, надеюсь, сохранит жизнь и прочим.
— Какое вероломство! — воскликнул я. — Что нам делать?
— Вам надо бежать. Предостерегите ваш экипаж, чтобы этим вечером они воздержались от питья, и выдумайте какой-нибудь предлог завтра утром отправиться часа на два на корабль. Что же касается меня…
— Без вас, принцесса, я не могу, я не хочу бежать отсюда. Или вы едете со мной, или я остаюсь здесь и пренебрегаю всем. Скорее соглашусь я стоять статуей на одном из этих пьедесталов, чем оставить остров с растерзанным сердцем.
— Так он точно любит меня! Так есть еще люди, которые не знакомы с обманом! — воскликнула принцесса, падая на колени и обливаясь слезами — Да! Я уверена, что ты не оставишь меня, — продолжала она, сжимая мою руку в своих руках. — Не правда ли, ведь ты не бросишь меня? Не то я умру, убью сама себя.
Я прижал ее к груди и клялся любить до гроба.
После чего мы отправились в мою комнату, чтобы принять нужные меры. В продолжение утра удалось мне известить моих товарищей, исключая одного, которого я не мог нигде найти, об угрожающей нам опасности.
Вечером мы опять сели за стол, и когда обнесли воду, вскоре тот, который не был предупрежден, опьянел и упал со своего места. Это обстоятельство послужило мне предлогом не пить больше. Я притворился огорченным, упрекал моих товарищей в непристойном поведении, просил короля извинить нас в том, что в присутствии его некоторые забывают должное уважение к его особе, и встал из-за стола, несмотря на все его убеждения.
На другое утро я сказал, что желаю отправиться со своим экипажем часа на два на корабль, чтобы принести кусок слоновой кости, который желаю поднести в подарок королю и который, как меня уверяли, будет очень хорошо принят. Принцесса вызвалась провожать нас, и король, чрезвычайно довольный ее вниманием, согласился отпустить нас с условием, чтобы мы явились к сроку, что мы и обещали.
Пока закладывали сани, просил я принцессу дать мне несколько сосудов золотой воды, которую как редкую достопримечательность хотел представить на исследование всех ученых обществ Европы. Ей удалось незаметно вынести ее из дворца и спрятать под своим платьем в санях; вода перенесена была на корабль так, что того не заметил даже никто из моего экипажа.
Тотчас велел я обрубить канаты и вышел без всяких затруднений из губы, потому что жители нисколько не подозревали меня в моем намерении. Никогда еще не чувствовал я себя таким счастливым, как теперь, видя наконец себя в открытом море с золотой принцессой, которая становилась для меня с каждым днем милее и драгоценнее.
При поспешном побеге совсем забыли мы запастись водой, и наш запас так был мал, что каждый из нас за целые сутки должен был довольствоваться половиной кварты. Невыносимая жара делала наше положение еще более затруднительным, и мой экипаж, несмотря на все убеждения, ночью потихоньку добирался до воды, так что, наконец терпели мы решительный недостаток; сверх того, нас застиг штиль.
Но все эти бедствия ничто в сравнении с тем, которое внезапно обрушилось на нас. Моя принцесса, привыкшая ко всем удобствам жизни, не могла вынести духоты в тесной каюте под тропическим солнцем: она впала в горячку. Невзирая на все мои старания, через три дня она закрыла глаза свои навеки. Последние ее слова были мольбой ко Всевышнему обо мне, благодарность за мою любовь и сожаление о том, что она должна покинуть этот свет тогда, когда нашла существо, которое впервые дало ей почувствовать цену жизни. Я бросился…
