При поспешном побеге совсем забыли мы запастись водой, и наш запас так был мал, что каждый из нас за целые сутки должен был довольствоваться половиной кварты. Невыносимая жара делала наше положение еще более затруднительным, и мой экипаж, несмотря на все убеждения, ночью потихоньку добирался до воды, так что, наконец терпели мы решительный недостаток; сверх того, нас застиг штиль.
Но все эти бедствия ничто в сравнении с тем, которое внезапно обрушилось на нас. Моя принцесса, привыкшая ко всем удобствам жизни, не могла вынести духоты в тесной каюте под тропическим солнцем: она впала в горячку. Невзирая на все мои старания, через три дня она закрыла глаза свои навеки. Последние ее слова были мольбой ко Всевышнему обо мне, благодарность за мою любовь и сожаление о том, что она должна покинуть этот свет тогда, когда нашла существо, которое впервые дало ей почувствовать цену жизни. Я бросился…
Тут ренегат казался очень растроганным: он закрыл лицо широким рукавом своей куртки и молчал.
— Клянусь Аллахом и его пророком! Эти франки — преглупый народ со своими бабами! — сказал паша Мустафе. — Впрочем, признаюсь, эта принцесса нравится мне более Церизы. Право, жаль, что она умерла. Ну, Гуккабак, далее. Куда же ты бросился?
— На ее тело, — продолжал ренегат печальным голосом, — у которого пробыл несколько часов. Наконец я встал почти безумным; для меня было теперь все равно, жить или умереть. Я вышел на палубу, где нашел экипаж почти в подобном же положении от мучившей всех жажды, но я не обращал на них никакого внимания. В каком-то отсутствии мыслей смотрел я на зеркальную поверхность моря, которую не рябил и малейший ветерок. В безумии смотрел я на солнце, которое ударяло отвесно своими жгучими лучами, как будто хотело уничтожить нас. Душа моя была полна одним, я имел только одно желание: соединиться опять с топ, которую обожал. Вдруг вспомнил я о золотой воде. Я бросился в каюту с намерением напиться и оставить этот мир, полный лишений и горестей. Я достал один сосуд, трепещущей рукой налил стакан и поспешно опорожнил его, как бы боясь, чтобы моя принцесса не улетела так далеко к жилищу святых, что душа моя не успеет догнать ее.
Я только что хотел налить другой стакан, как сосуд был выхвачен у меня из рук. Подобно снедаемым жаждой животным, которые в степи почуют близкий ключ, с безумной радостью бросились люди в каюту, завладели всеми сосудами и, не внимая моим просьбам оставить мне хоть столько, чтобы мог я утолить свою жажду, с жадностью осушили все в одно мгновение и, смеясь и крича, вернулись на палубу.
Вода, которую успел я выпить, произвела по крайней мере хорошее действие, заглушив мое горе: я впал в род стоического равнодушия, которое продолжалось несколько часов. Я отправился на палубу, где и нашел весь экипаж превращенным в синий халцедон — они все были мертвы. Погода тоже изменилась: облака заволокли небо, ветер поднялся и постоянно уныло шумел в снастях. Воздух оглашался пронзительным криком птиц, вдалеке раздавались удары грома. Я видел, что скоро наступит борьба стихий. Паруса были спущены, и без посторонней помощи я не мог поднять их, но я был равнодушен к своей судьбе.
Молнии забороздили небо во всех направлениях, и большие дождевые капли падали на палубу. Вид воды пробудил у меня любовь к жизни. Я поднял запасные паруса и наполнил дождем пустые бочки. Мысли мои во все это время не были заняты ничем другим. Без всякого внимания шагал я через трупы моих товарищей. Паруса рвало с мачт, мачты ломало. Верхние мачты полетели в море, корабль несло по кипящим волнам. Я не обращал ни на что внимания и наполнял бочки водой.
Когда я кончил свою работу, прежние чувства закопошились в груди моей; я вспомнил о своей потере и сошел в каюту. Там лежала моя возлюбленная во всем блеске своей неземной красоты. Я поцеловал ее щеки, завернул в одеяло, вынес на палубу и бросил в море. Когда она исчезла в ревущих волнах, казалось, сердце вырвалось из груди моей и бросилось за нею в море.
Взволнованный, упал я без чувств на палубу. Долго ли оставался я в этом положении — не знаю, но было темно, когда я лишился чувств, а когда пришел в себя, солнце стояло уже высоко.
Буря еще не утихла, и ураган нес корабль по-прежнему. Разорванные остатки парусов развевались по ветру, как флаги, на нижних мачтах, сломленные мачты все еще волоклись за кораблем по пенящимся волнам.
Окаменевшие тела моих товарищей были разбросаны по палубе, и волны, захлестывая палубу, обливали их.
— И тебе, подобно мне, наскучило уже существование, — думал я обращаясь к кораблю, — и тебе наскучило скитаться по волнам, подвергаться беспрестанно опасностям и невзгодам? Входить в гавань затем, чтобы снова начинать труды свои; служить другим без вознаграждения; носить груз без…
— Святой пророк! — воскликнул паша. — Никогда еще не слыхал я, чтобы люди говорили с кораблями, и не могу понять этого. Пропусти все, что говорил ты кораблю и что он отвечал тебе, и продолжай свою историю.
Буря продолжалась три дня, после чего вдруг настал штиль. По компасу узнал я, что нахожусь недалеко от Вест-Индских островов.
Рассматривая тела, вздумал я, что могу получить за них в Италии огромные суммы, выдав их там за произведение искусства. Не имея других занятий, достал я из корабля досок и сделал для тел ящики. Не без труда удалось мне наконец спустить их в трюм. Однако мне удалось спустить все, исключая одно, которое упало на самое дно корабля и разбилось вдребезги.
Так как разбитый труп не мог иметь достоинств как статуя, то я разломал его, чтобы подробнее исследовать, и могу уверить Ваше Благополучие, что странно было видеть, как каждая часть внутренностей человека, превращенная в камень, имела тот же самый цвет, какой имела в живом человеке. Сердце было красно, и, по прибытии в Италию, я сделал из него много печатей, и граверы, которым давал я выделывать их, признали его прекраснейшим красным сердоликом. У меня есть еще кусок темного камня, который был печенью; я употребляю его для высекания огня. Все вместе было большой ценности, потому что смещение жирных и брюшных частей доставило большое разнообразие прекрасным ониксам и сардониксам, которые я выгодно продал ювелиру.
Упаковка статуй требовала нескольких дней, но я не имел недостатка в жизненных припасах и надеялся, что прежде, чем запас выйдет, я встречу какой-нибудь корабль.
Прошло уже три недели, когда однажды утром вышел я на палубу и увидел по обеим сторонам корабля землю. Тотчас узнал я скалы Гибралтара и пролив, через который несло мой корабль. Одна испанская канонерская лодка из Алгезираса пристала к моему кораблю. Я сказал, что весь мой экипаж за два месяца перед этим умер от желтой лихорадки. Меня заставили выдержать сорокадневный карантин, и по окончании его получил я позволение вооружить корабль и набрать новый экипаж. Я продал два сосуда, в которых была золотая вода, и которые, подобно другим вещам, взятым с острова, были из чистого золота, и на вырученные деньги снарядил корабль к новому путешествию.
