ответил Огородников.
— Курево е?
— Е, е… — буркнул Огородников, только сейчас заметив, что шагнувший к нему человек держит в руке винтовку, и догадался: часовой.
— Отсыпь трохи. Нутро горит.
— Щас… отсыплю, — сказал Огородников. — Только хлеб за брюхом не ходит…
Часовой приблизился. И Огородников коротким и ловким движением перехватил его винтовку. И тихо предупредил:
— Спокойно. Без паники. И чтоб ни единого звука. Тот, кажется, ничего еще не сообразил, а принял это за шутку:
— Да ты шо, сбесився? Пусти, земляк… — потянул к себе винтовку, но Огородников был сильнее. И тот понял, наконец, все — и остолбенел от ужаса. Потом его начало трясти:
— Набилизованный я, набилизованный… — твердил он взахлеб, чуть не плача. — Да шо ж це таке деется?
— Ну, ты, набилизованный, — тряхнул его за плечи Огородников, — возьми себя в руки. А не то я тебя и вправду шлепну, если не перестанешь по-бабьи голосить. Скажи лучше: в этом доме есть каракорумцы?
— Ни-и, туточки нема, — торопливо ответил тот. — А в цей хате, шо справа, и в цей, шо на задах, е. И тамочки тоже е, и тамочки…
— Спокойно, не спеши, — осадил его Огородников. — Говори по порядку. Пулемет где находится?
Подошел Михаил Чеботарев, спросил:
— Что за птица?
— Ворона, — усмехнулся Огородников и передал Михаилу отнятую винтовку. — Трофей. Возьми. А этого в заднюю цепь — и глаз с него не спускать. А то он прикидывается овечкой, набилизованный, а винтовку не хотел отдавать… Ну, пошли! — глубоко вздохнул и медленно, словно еще к чему-то прислушиваясь, поднял над головою наган. И в это время совсем близко, через дорогу, откуда-то из темных глубин пригонов и приземистых сараюшек, притулившихся друг к другу, донесся еще не совсем уверенный, как бы пробный, но все же достаточно сильный, протяжно-ликующий петушиный клик. Степан замер на миг с поднятым над головою наганом, чувствуя необыкновенную легкость и упругость в теле, точно враз освободившись от какой-то сковывающей тяжести, сбросив с плеч, как ненужную, мешающую одежду… Крик петуха прозвучал, как сигнал тревоги. Тотчас в разных концах деревни и на разные голоса отозвались другие певуны — и началась неудержимо-веселая, буйно-захлебистая петушиная перекличка.
Огородников выстрелил. И горы, как бы удвоив звук, тотчас вернули его раскатистым и громким эхом.
— Вперед! За мной, товарищи! — Огородников легко, почти не касаясь жердины, перемахнул прясло. Хлопнула где-то рядом дверь. А может, выстрел. Кто-то спрыгнул с крыльца, чиркнув прикладом винтовки о ступеньку, увидел бегущих по улице красногвардейцев, метнулся в одну, в другую сторону…
— Бросай оружие! — крикнул Огородников и выстрелил неприцельно, скорее для острастки. — Все отходы перекрыты… Бросай оружие!
Тот, не оглядываясь, кинулся напрямую, через огород, намереваясь, видимо, уйти к реке. Спешил. Но вдруг, словно на что-то натолкнувшись, остановился, сделал еще несколько шагов, снова остановился и медленно, как бы нехотя, повалился, осел между грядок…
«А-а-а-а!» — протяжно и мощно перекатывалось, неслось с другого конца деревни, откуда ворвался, должно быть, отряд Селиванова. Хлопали выстрелы. Поблизости где-то со звоном разлетелось стекло. Тяжелая бадейка оборвалась и с грохотом полетела в колодец. Огородников видел, как взметнулся к небу колодезный журавль.
«А-а-а-а!» — неслось теперь и со стороны шебалинского тракта. «Молодец Романюта!» — разгоряченно подумал Огородников. Действия Романюты были стремительны и расчетливы — группа его замыкала кольцо, отрезан каракорумцам отход к тракту. И каракорумцы заметались, поняли, что попали в ловушку. Сопротивление было отчаянным и недолгим. Иные сразу бросали оружие, не вступая в перестрелку, а иные готовы были драться и без оружия. Крики. Ругань. Стоны. Кто-то верхом на коне пытался проскочить, вырваться из окружения. По нему пальнули из двух или трех винтовок. Лошадь вздыбилась, опрокидывая всадника… Сильно запахло пороховой гарью.
Рядом с Огороди и новым чиркнула пуля, взбив на дороге фонтанчики пыли, он перепрыгнул через эти «фонтанчики», хотя и не было уже такой надобности, рванулся вправо, к стене дома, из-за которого, как ему показалось, бил пулемет. Но нет, стреляли из низкого, под соломой, пригончика. Пули вжикали, как шмели, одна ударила в угол дома и, отрикошетив, упала к его ногам… Огородников, пригнувшись, в два прыжка пересек ограду. Пулемет хлестанул теперь не поперек, а вдоль улицы, и двое бойцов, бежавших рядом, рухнули на дорогу, как подрубленные. Огородников, держа наготове гранату, шаг за шагом приближался к пригону. Пулемет на время умолк, а потом с еще большей яростью зачастил, ударил по дороге. «Сейчас я тебе заткну глотку», — подумал, а может, и вслух сказал Огородников и, выдернув чеку, швырнул гранату в темневшее за жердяными воротами узкое отверстие. И упал вниз лицом на кучу навоза. Рвануло так, что содрогнулась земля, чем-то тупым и тяжелым ударило по плечу. Огородников вскочил и увидел, что пригон разнесло. Шагнул по хрустнувшим обломкам жердин, споткнулся обо что-то мягкое — оказалось, овца, рядом еще одна, с разорванным животом… Он перешагнул через нее и чуть в стороне, за кучей обвалившейся соломы, увидел навзничь лежащего человека; одна рука его была сжата в кулак, другая тянулась и никак не могла дотянуться до пулемета — взрывной волной пулемет отбросило далеко. Огородников поднял его и осмотрел со всех сторон. Пулемет был цел. «Хорошая штука, — подумал Огородников. — Должно быть, тот самый «Шош», о котором говорили разведчики…»
Совсем уже развиднелось. Небо над горами порозовело. Стрельба прекратилась. И зыбкая, неустойчивая тишина воцарилась в деревне.
Пленных привели к волостному Совету. Построили. И Степан Огородников, шагая вдоль вялого и неровного строя, заглядывал в лица каракорумских гвардейцев, смиренно ждавших своей участи. «Туземный» дивизион состоял, однако, наполовину из русских. Пленные стояли понурившись, побито опустив головы, лишь некоторые, когда Огородников подходил, вызывающе и зло смотрели на него. Он обошел строй и остановился на правом фланге, увидев Кайгородова.
— Ну вот и встретились опять! — сказал Степан. — Неймется тебе, подъесаул, никак не можешь смириться с тем, что к старому нет и не будет возврата.
— Время покажет, — усмехнулся Кайгородов, и две косые складки на его щеках, от раскрыльев носа к подбородку, как два сабельных шрама, густо побагровели. — Время все поставит на свои места… Все и всех.
— Поставит, — кивнул Огородников. — Только вот люди, которых ты погубил, господин подъесаул, уже никогда не встанут. Так что придется тебе отвечать по всей строгости революционного закона.
— Революция — это беззаконие. Как же вы собираетесь нас судить?
— Можешь не сомневаться, получишь по справедливости.
— Я маленькая сошка и выполняю свой долг, как совесть подсказывает…
— Всякая сошка свою борозду прокладывает. А насчет твоего долга — разберемся. Посмотрим, кому и сколько ты задолжал…
