ему там держать будешь? А так пожилые для многих, никому не интересно, всем и представлять мерзко.
Почему я свидетельствую против этого человека?
Против этого человека с редкими кудрявыми волосами?
Что он мне сделал?
Хочется спросить, оглядываюсь по сторонам – никого знакомого, только немного дальше, я бы сказал – в партере, сидит Даня.
А человек на стульчике перед нами – точно в современной постановке, Маша один раз водила на такую, там актеры теряются среди зрителей, временами и не разберешь, кто где. Так и хочется, чтобы он поднял голову и начал говорить.
В президиуме сидят трое – наверное, судьи, Высокий, Равновысокий и Средний, нет, пусть будут Правый, Левый и Средний, но это тоже из книги, не могу вспомнить название, но так быстрее проговаривать про себя.
ЗАЛ ТУАПСИНСКОГО РАЙОННОГО СУДА
СВЕТ ПРОНИКАЕТ СКВОЗЬ БОЛЬШИЕ ОКНА
Правый:
Судебное заседание открыто в десять часов ноль пять минут в Туапсинском районном суде. Нами будет рассмотрено дело Алексея Савинкова, именуемого также Алоизий, Лис.
Седой человек, сидящий на стульчике перед президиумом, неловко шевелится, будто бы разминая затекшую ногу.
Правый:
Сведения о подсудимом: Савинков Алексей, существующий без отчества, поэтому оно не фигурирует в протоколах, но мы знаем и то, что он известен среди подростков как Алексей Георгиевич, хотя имя его отца установить не удалось, обвиняемый в преступном моральном развращении подростков и в других преступлениях, о которых будет сказано особо.
Седой человек поднимает голову, пытается что-то сказать, но тут же словно ниоткуда поднимается гул, из открытых окон доносится музыка – яркая, радостная, удивительно не сочетающаяся с местом. Но отчего-то никто не торопится закрывать окна, но ждут, пока пройдет, – и слова человека исчезают, истаивают в воздухе.
Правый:
Сведения об истце: Александров Даниил, который с 1981 года находился в так называемом Отряде, организованном обвиняемым. Мы хотим, чтобы истец в присутствии свидетелей обвинения рассказал все, что знает.
Даниил поднимается, смотрит прямо перед собой. В воздухе пахнет морем.
Правый:
Расскажите суду все, что знаете об аварии 1981 года.
Даня:
Тогда машина, на которой обвиняемый возил нас из города в лагерь, вдруг загремела в пропасть. В этой аварии погиб Конунг, не знаю его настоящего имени. У меня самого выбило глаз, видите – он стеклянный? Я не мог им как следует смотреть, это привело к инвалидизации. Лешка, то есть свидетель обвинения, тоже сильно покалечился, лежал в больнице. Может быть, у него из-за этого начался диабет.
Правый:
Суд знает об этом, не отклоняйтесь, пожалуйста, от темы.
Даня:
Да. Но я думаю, что это никакой не несчастный случай был – он хотел сделать так, чтобы мы умерли, чтобы никому ничего не рассказали.
Правый:
Вы видели, что подсудимый нажал на педаль газа?
Даня:
Я не мог видеть, я ведь был в кузове. Но никто больше не мог до нее дотянуться.
Правый:
Предоставьте суду делать выводы. А что именно он собирался скрыть?
Даня:
Он хотел построить новое государство. В котором он будет Генеральным секретарем, не знаю, Вождем, он даже легенды о себе такие придумывал, а нас заставлял повторять. А мы, ребята постарше, – должны были сделаться что-то вроде личной гвардии, не знаю, как сказать точно.
Правый:
Подсудимый призывал к свержению действующей власти?
Даня (подумав):
Он говорил, что никакой иной власти над нами не будет. Он все время подчеркивал, что мы – я и Алексей Солнцев, присутствующий здесь, – его первые ученики, что на нас такая же ответственность.
Правый:
Хорошо. Вы ходатайствовали о вызове в суд двоих свидетелей – Ивана Бялого и Алексея Солнцева, они здесь. Вы можете задать им по два вопроса.
Даня:
Я бы хотел начать с Ивана.
Правый:
Иван Бялый, выйдите, пожалуйста, вперед.
Но, может быть, он сказал – на сцену? Но этот дневной ровный и красивый свет: да, правда, может быть. Но совсем не знаю, кто такой Иван Бялый, с такой фамилией помню красивую белокурую женщину по имени Анжелика. Наверное, это мама кого-то из моих учеников – да, да, точно, встречались на родительском собрании, она смотрела отрешенно, не разговаривала.
Вперед выходит лысый мужчина с заметным брюшком, не таким, как у меня, конечно, потому что и сейчас видно, что я из всех самый полный. Вдруг обжигает мысль – не забыл ли укол сделать? Потом вспоминаю, что Маша еще в поезде достала укладку с разными медикаментами, спиртовыми салфетками для инъекций, с ней ничего невозможно забыть. Так что голова не закружится, ладони не вспотеют, когда сам выйду перед всеми, остановлюсь рядом с невысоким стульчиком.
Правый:
Свидетель, представьтесь, пожалуйста.
Иван:
Иван Олегович Бялый, 1980 года рождения.
Правый:
Истец, вы можете спрашивать.
Даня:
Здравствуй, Иван. Я хотел спросить – помнишь, зимой 1988 года в Отряд приезжали твои родители. Собственно, и не в Отряд даже, а к Лису. Они забеспокоились, что детей как-то неправильно воспитывают, потому что ты стал говорить, что не хочешь служить в армии, занимать какие-либо государственные должности… Ты можешь вспомнить, о чем они говорили с Лисом? То есть с Алексеем Георгиевичем?
Левый (вдруг вмешиваясь, открывает глаза):
Почему Георгиевичем, если он фигурирует в деле как человек без отчества? Истец, придерживайтесь установленной судом формы обращения, пожалуйста.
Даня:
Я так не могу. Он пожилой человек, и в Отряде его называли только так…
Левый:
Мы не в Отряде. Под Отрядом вы имеете в виду неформальную организацию, созданную обвиняемым по образцу пионерии, так?
Даня:
Хорошо. Прошу прощения. То есть с Алексеем Савинковым?
Иван (оглядывается со сторонам, замечает меня, но, кажется, не узнает – мне лицо его тоже чужое, если бы не назвали – мимо прошел):
Это было больше двадцати лет назад, как могу помнить?
Левый:
Вопрос – почему не были вызваны в качестве свидетелей родители Ивана Бялого?
Иван:
Моих родителей давно нет в живых.
Левый (перебирает бумажки):
У нас нет таких данных.
Иван:
Ну еще бы. Откуда у вас такие данные.
Средний (просыпается):
Еще одно подобное замечание – и вас выведут из зала за неуважение к суду. Даниил Александров, у вас есть только два вопроса. Первый вопрос вы уже задали. Будет второй? Потому что…
Левый (перебивает):
Пока истец собирается задать вопрос, который уже должен был задать, я хотел бы показать коллегам вещественное доказательство, прикрепленное к делу. Так, Даниил?
Даня:
Да. Да, наверное.
Левый:
Не сбивайтесь, истец. Разве не вы принесли камни?
Даня:
Я принес камни и отдал их вам, разве не помните?
* * *
Камни?
Какие еще камни?
И почему ничего не говорят про неуважение к суду – ведь Левый обязан все помнить, это такой человек, это такие люди, в чьей памяти все остается, даже самая мелкая рыбка, что в ином случае проплывала бы сквозь нарочно для этого придуманные прутья садка.
Он сошел с ума, и другие сошли с ума, и остальные, и я. Но Левый вдруг ныряет под стол, достает черный портфель, расстегивает молнию и вытряхивает на стол серые камни – обыкновенную гальку, сухую, ту самую, которую привозишь зачем-то с моря, а потом оказывается, что она не блестит, что ты зря гремел в карманах, вытряхивал дома на пол пыль и осколки, и маленькие кристаллики соли, и сонных мертвых морских существ.
Левый:
Это те камни, которые якобы пели, когда этот человек обманывал детей?
Даня:
Да, это те камни.
Левый (торжествующе):
Так что же они не поют, а? Вот они лежат на столе, как тогда лежали в реке – судя по вашему рассказу, – но сейчас они не желают петь. Почему, подсудимый? А, нет, молчите. Ведь если вы не врали детям, если все правда, если над ними не будет ничьей власти, когда пойдут за вами, – сделайте так, чтобы камни запели.
Ну же.
Седой человек не поднимается со стульчика.
Седой усталый человек не поднимает голову.
Левый:
Ну давайте, что же вы? Мы все ждем. Ваши ученики ждут.
Ученики? Значит, мы его ученики – я и Даня, а может быть, и еще кто-то есть в зале, но не вижу и не узнаю?
Правый:
Если вы не можете сделать это сейчас – ничего страшного. Скажите когда – и мы отложим заседание до тех времен, когда вы будете в силах. Ну же. Просто скажите.
Седой человек молчит.
Идиотизм какой-то, неужели никто не скажет, неужели я не скажу – давайте прекратим это, просто давайте прекратим это, вы ведь видите, что он ничего не может, что сиреневые вены обвивают его руки толстыми уродливыми веревками, что острый наконечник палочки
