И снова начнём с облика богов. Славянская языческая иконография (или правильнее будет сказать — идолография?) практически не знает длиннобородых богов и совсем не знает длинноволосых. Чрезвычайно распространены идолы с усами, но без бород. Собственно русы IX–X вв. поклонялись не Седобородому у Одину или Рыжебородому Тору, а Перуну, у которого «ус злат»[98]. На миниатюрах Радзивилловской летописи усов не видно, как, впрочем, и бороды. Зато отчётливо виден чуб-оселедец, совсем по-запорожски спускающийся к левому уху[99]. Любопытную аналогию летописному Перуну составляет снабжённый серебряными усами Черноглав с Рюгена[100]. Основной кумир этого острова, Святовит, имел «волосы и бороду, острижены кратко» (в других переводах — «обриты»[101] в соответствии «с обыкновением руяи»[102].
Фигурки антских времён из знаменитого Мартыновского клада изображают мужчин с коротко остриженными волосами, усатых и безбородых[103]. Что до Руси, то «представление о том, что все мужчины в допетровское время носили бороды, кажется преувеличенным. До XVI в. ношение бороды… не было обязательным даже для духовенства. На древних книжных иллюстрациях часты изображения безбородых мужчин (в частности, новгородский бирич — лицо должностное — также без бороды)»[104]. На барельефах белокаменного георгиевского собора в Юрьеве-Польском изображены княжеские, дружинники с подстриженными или обритыми волосами и безбородые[105].
В русских былинах есть любопытный эпизод, как бы зеркальное отражение истории Аудуна из Западных Фиордов. Добрыня Никитич после долгих скитании возвращается в материнский дом, где его уже считают мёртвым. Когда он называет себя, то слышит в ответ:
У молодого Добрыни Никитича были кудри жёлтые.В три-ряд вились вкруг верховища (макушки. — Л. П.)А у тебя, голь кабацкая, до плеч висят![106]
То есть именно длинные волосы были у русов признаком маргинала, бродяги. Воинская знать носила волосы, остриженные «под горшок» («в три ряда» вокруг макушки). Запустившего себя, позволившего волосам отрасти Добрыню в буквальном смысле родная мать не узнала!
Не известно ни одного русского эпического или исторического персонажа, в прозвище которого отразились бы борода и её свойства (ср. прозвища викингов), зато: Василий Ус, Усыня-богатырь из сказок, Белоус, Сивоус[107] и т. д. Собственно к русам относиться имя-прозвище Сивоус[108], не выводимое из скандинавского именослова, а нелепая попытка «перевести» его как «Син хауз» (свой дом) встретила отпор со стороны самих норманнистов[109]. Зато если просто, не мудрствуя, прочесть его как славянское прозвище, получится достойный «ответ» Торвальду Синей Бороде исландских саг.
Ещё Гедеонов, не ссылаясь на Адемара Шабаннского, утверждал, что ношение бороды и длинных волос приобрело сколь-нибудь массовый характер у восточных славян лишь после крещения[110], да и то, как мы видели, далеко не сразу. Московские бояре брили головы[111], а иногда и бороды, что можно заметить на западных гравюрах, изображавших московских послов. Стоглавый собор, запрещая бритьё бород и голов, как признак «ереси», тем самым свидетельствует о распространённости этого обычая[112]. Но и после этого многие русские брили бороды, как, например, Борис Годунов — современные изображения снова рисуют нам далёкий от хрестоматийного шаляпинского бородача образ. Особый интерес представляет грамота царя Алексея Михайловича, где бритьё бороды становится в один ряд с такими действиями, как кликание Коляды, Усеня и Плуга, распевание «бесовских» песен, скоморошество, печение обрядовых хлебцев в виде птиц и зверей, и т. п. пережитками языческого прошлого[113].
Иловайский со ссылкой на перечень болгарских князей и Лиутпранда отмечает обычаи брить головы у болгар[114]. Тюркским влиянием это, как мы видели, объясняться не может. На миниатюре Ватиканского менология изображён болгарин с обритыми бородой и головою[115].
Брила головы и бороды польская шляхта. Польско-украинское «кацап» — «как козёл» — отразило отрицательное отношение этой части славянства к бородам поздних московитов и постпетровских великороссов. У Саксона Грамматика именно по обритой голове опознают славянина в некоем Свено[116]. Моравы брили головы и бороды[117]. Козьма Пражский, описывая знатного чеха времён Болеслава Грозного, отмечает двойной чуб на его бритой голове[118]. «Великая хроника», описывая последнего представителя родовой знати на польском престоле — Котышко, — сменённого выходцами из простонародья, Пястами, говорит, что вся его голова была голой, за исключением одного клочка волос на макушке — полная аналогия со Святославом[119]. Схожая причёска у князя Вацлава на миниатюрах Вольфенбюттельской рукописи[120]. Западные авторы отмечают, что «верховный жрец руян носил длинные волосы и бороду вопреки народному обыкновению»[121]. В летописных статьях IX–XI вв. борода упомянута лишь единожды и тоже в приложении к волхвам: «потергаше браде ю»[122]. Не были ли бородатые русы арабских источников жрецами? Титмар Мезербургский приписывает ношение чубов воинственному племени лютичей[123].
Любопытно, что если скандинавы рассматривали как позорную черту обритые бороды и волосы, то славяне, в свой черёд, рассматривали как позорный, «бабий» обычай скандинавов носить длинные волосы и заплетать их в косы. Предание, сообщаемое польским хронистом Кадлубеком, говорит, что, по мнению поляков, скандинавов принудили носить «женские» причёски покорившие их славяне, в знак подчинения и позора[124].
Родственные славянам балты тоже не были отпускать волосы и бороды. В литовских легендах рыцари-крестоносцы скандо-германского происхождения носят устойчивый эпитет «бородачи», «бородатые злодеи»[125], что подразумевает безбородость подчёркивавших эту черту сказителей и их слушателей. На средневековых изображениях пруссов видим обритые бороды, длинные усы и коротко остриженные волосы (иногда угадываются чубы)[126]. В иконографической традиции Литвы изображение Ягелло (Ягайло) очень походит на князя Святослава. Таков же был и общий облик литовской шляхты того времени[127].
Итак, мы видим, что полярно противоположный скандинавским обычаям и не имеющий аналогий в тюркских облик Святослава вполне укладывался в балто-славянские традиции.
Заключение
Подводя итоги нашего исследования, можно сказать: причёска являлась немалым этноопределяющим признаком в традиционном обществе, в особенности в языческую эпоху, т. к. была одним из видов imitatio del — подражания этническим богам-покровителям и обеспечивала мистическое единство с ними и благополучие народа и страны. Причёска Святослава отнюдь не была причудой князя или подражанием какой-то внешней моде. Это — за исключением, быть может, чуба — был наиболее распространённый внешний облик руса IX–X вв., во многом сохранившийся до конца XI в. Этот облик находился в вопиющем противоречии со скандинавскими обычаями: если у русов обритые голова и подбородок были «признаком знатности рода», то у скандинавов — клеймом позора и предельного унижения. Этот облик не был схож с обликом тюрок, носивших в массе своей косы. Этот облик полностью укладывается в традиции балтославян.
Можно, конечно, привести примеры причёсок подобного рода у неславянских народов. Можно привести примеры, когда славяне (глубокие старики, языческие жрецы или, напротив, христиане) выглядели по-иному. Но всё это ничуть не поколеблет основного вывода этого исследования — а именно, что славяне выглядели так более чем часто, и, что ещё более важно, ни тюрки, ни в особенности, знатные скандинавы, НИКОГДА И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ так не выглядели.
Отчего же норманисты, в том числе такой блестящий знаток тюркских обычаев, как Петрухин, вопреки всякой очевидности твердят о «тюркской» причёске Святослава? Надо полагать, что в противном случае им придётся признать — и как-то объяснить — совершенно невероятный факт: «скандинавские» русы в течение неполного столетия, в третьем поколении династии позаимствовали обычай не просто чуждый, но и прямо позорный в глазах их скандинавских «предков», и заимствовали даже не у соседей — пусть и дикарей печенегов, — а у покорённых данников, славян, и стали, в довершение всего, считать этот обычай «признаком знатности рода».
