Я ничего не понимала. В машину к нам сел обычный немолодой мужик, который сразу дал слабину. Теперь же в страшном бетонном подвале перед нами сидел пускай и убийца, но не глупее всех нас, а главное, дерзкий и не сломленный, несмотря на издевательства и побои. Но Толик не растерялся:
— Брось понты колотить, фраер, — твердо сказал он. — На тебе кровь, и я не вижу причин, почему мы должны идти тебе навстречу. Не важно, что ты говоришь сейчас, когда еще надеешься быстро подохнуть. В этом тебе отказано — заруби на носу. Подыхать будешь медленно и страшно, или соглашайся на наши условия. Вот они: сначала рассказываешь все, что связано с убийством, все детали, телефоны и прочее. Потом выкупаешь себе жизнь. За сотку зелени. Легкая смерть стоит сороковку.
— У меня нет таких денег, — сказал Толгуев. — Это все бессмысленно.
— Раздевайте идиота, — скомандовал Толик и отошел назад. Он уловил мой взгляд боковым зрением и повернулся ко мне. Его широкое лицо не выражало никаких человеческих чувств, и я поняла, что внутри он такой же, как и Руслан Толгуев. Может, немного сильнее. Или закаленнее.
Между тем Джозеф с Хохлом, освободив прикованную руку Толгуева, быстро сорвали с него всю верхнюю одежду и рубашку с майкой. У бизнесмена оказалось довольно крепкое, самую малость полноватое тело, почти полностью заросшее волосами.
— Гляди, — сказал Хохол, немного отстраняясь, с ворохом одежды в руках, — с его мехом и холод не страшен.
— Чтобы зиму пережить, он еще обрастет, — поддержал приятеля Джозеф, — станет здесь, как мишка в берлоге.
Мне в теплой одежде сделалось вдруг зябко, и я впервые подумала, что не пожелала бы такой участи даже убийце Егора. Толгуев не опустился на табурет, а стоял и дрожал. Наручник, держащий мертвой хваткой его правую руку, вновь был соединен со стальной петлей, вмонтированной в мрачную стену.
— Пошли, водочки выпьем, и перекусим манёха, — сказал Толик и первый зашагал наверх.
Остальные, включая меня, молча последовали за ним. Джозеф закрыл дверь наверху и обернулся ко мне:
— Если пассажир не разведется, я с тебя имею, подруга, — холодно сказал он.
— Почему это? — кровь, после виденного внизу, ударила мне в голову.
— По кочану, — так же холодно сказал Джозеф. — За беспокойство, звезда панели, нах. Мое время стоит дорого, но с тебя возьму по-свойски — пятерочку зелени.
— Мое время тоже стоит дорого! — крикнула я. — Не дешевле твоего.
— Ты, лярва, меня с собой равняешь? — кулаки Джозефа сжались, и он пошел на меня.
— Джозеф, отвянь! — сказал Толик, вернувшийся из залы, услышав наши голоса.
— Эта сучонка думает, что, если ты ее трахаешь, она может со мной быть на равных, — глаза Джозефа сузились, но наступать на меня он больше не решался.
— Да ты чё, брат! — развел Толик огромные руки. — Она же в три раза меньше, чем ты.
— Джозеф, братуха, — вдруг вмешался Хохол, — ты здесь в натуре не прав. Подруга вывела нас конкретно на заказчика, упакованного коммерса. Посуди сам, он же не бродяга и не мент, весь ее базар правдой оказался. Если мы пока развести фраерка не смогли, то это наши проблемы. В чем ее вина?
Джозеф молчал, но желваки его высоких скул все еще играли.
— Давайте бухнем, пацаны, — предложил Толик, — а то внизу сыро и холодно, нах. Сонь, разогреешь картофанчик?
— Мигом, — сказала я и быстро пошла на кухню.
За окном уже успело стемнеть. Я сказала Мухе, прощаясь с ним прошлой ночью, что еду на пару дней в Полесск. С этой стороны проблем возникнуть не должно, хоть я и не забывала о предупреждении Эмиля. И вот я в идиотской ситуации, похоже, зря теряю время и наживаю врагов. В жизни все всегда получается не по плану, а наперекосяк. Интересно, это только со мной происходит? Правда, Егор уже отчасти отомщен — это единственное, что утешает. Если чьи–то страдания способны вообще утешать.
Вечерняя трапеза вышла не в пример дневной — молчаливой и безрадостной. Я почти не ела (вдруг, заставят возвращать!) и куталась в плед, подобранный на старом диване, стоящем в дальнем углу. Почему я на самом деле не поехала в Полесск? Сколько глупостей должен совершить человек, прежде чем не станет мудрым и не научится понимать других людей?
— У него свой человечек из ФАПСИ налаживал безопасность, так что там прослушки быть не могло, — тихая речь Толика предназначалась для ушей Джозефа, который, немного наклонившись, внимательно слушал. — Или кто–то из своих сдает, или это гнилые дела. Я не хочу лезть туда, где пахнет гнилью.
Ба, Толик, неужели есть что–то не гнилое, чем ты занимаешься, невесело подумала я. Твоя жизнь состоит из беспрестанных разводок, наездов, проверок на вшивость, интриг и случайных денег. Ты и твои друзья не принадлежат к большой бандитской группировке, поэтому вы, будто бы независимые, существуете все время между молотом и наковальней. Твоя жизнь, оборвавшись в несчастливый момент, не вызовет ничьих сожалений и слез, кроме родительских. Ты и сам пройдешь по головам, предашь и не раскаешься ни в чем. Совсем как я, только ты больше и намного сильнее. Не хочу, чтобы ты стал моим мужчиной, даже ненадолго. Что вообще я делаю на твоей даче? Не проще ли было поплакать на Егоровой могиле, как я уже плакала на могиле отца, или над искалеченным Вадиком. Русской бабе пристало изойти слезами, а потом вернуться, как тягловой лошади, к своему хомуту. Если вести себя так, никто и не заподозрит, что ты неправильная, не такая, как другие, паршивая девчонка, которая хочет выиграть Большой Приз. Бедная девочка, ты увянешь раньше срока, твое тело перестанет быть хоть кому–нибудь нужным после первых или вторых родов, веселье будет приходить только по праздникам, когда ты, или такие, как ты, смогут напиться и фальшиво затянуть какой–нибудь душевный бред. Провалитесь вы с такой жизнью, я не хочу знать ваших правил!
— Давайте спустимся вниз, — звонко произнесла я, и все, казалось, вздрогнули от неожиданности, а задремавший было Хохол, раскрыл глаза и дико уставился на меня.
— Рано еще, — отмахнулся Толик своей ручищей.
— Он не ты, — сказала я. — Он старше, и у него наверняка проблемы со здоровьем. Сейчас он как раз дошел то такой точки жалости к себе, что созрел. Если пропустить момент, он попрощается со здоровьем, и будет смеяться нам в глаза.
— Блин, ты что, ясновидящая, подруга? — пробормотал Хохол.
— Давайте попробуем, — сказал Толик, пожимая плечами. — Баба сердцем чует, или как оно было, в том кино?
— Мы зайдем вроде как попрощаться, — сказала я. — Скажем, что вернемся не завтра, а через день. Типа, дела зовут.
Толгуев, синюшно-бледный от побоев и холода, глядел, как полудохлая собака, которая приползла в дом, чтобы умереть. Но его губы, разомкнувшись, произнесли членораздельные слова:
