– Привет честным труженицам, – поздоровался Миша и протянул ей обернутый раззолоченным целлофаном пышный букет. – Любишь розы?
– Привет нуворишам, – неприветливо бросила Оля, глядя в сторону. – Я герберы люблю.
– Понял, не угодил, – развел руками он. – Ну что ж, в другой раз исправлюсь.
Цветы он сунул в урну, думал, Оля начнет охать над ними, растает. Но нет, она лишь дернула плечом.
– Если вам деньги девать некуда, лучше бы – вон – Малике хромой подали.
Девушка кивнула на скорчившуюся на тротуаре древнюю казашку, тянувшую сухонькую коричневую ладонь за милостыней.
– Я по пятницам не подаю, – хохотнул Миша. – Ну так что, привередливая, может, все-таки сходим куда-нибудь? У тебя какие планы на вечер?
– Очень увлекательные, – ядовито ответила Оля, – сгонять в поликлинику, попытаться выбить бесплатный рецепт на лекарство для мамы, потом отстоять очередь в аптеке, потом…
– Так, – остановил он ее. – Спокойно. Я понял. Давай-ка сделаем вот что: ты стой на месте, никуда не уходи, я сейчас пригоню такси, и мы с тобой сгоняем в отдел здравоохранения, у меня там есть кое-кто, посмотрим, что можно сделать.
Оля скептически взглянула на часы:
– Так там, наверное, разошлись уже все…
– Значит, на квартиру к нему съездим, на дачу. Не боись, если надо будет, с подводной лодки достанем. Я сейчас.
С того вечера Миша понял, в каком направлении нужно действовать, и взялся за дело. Доставал дефицитные лекарства, устраивал консультации с местными медицинскими светилами, выбивал направления на процедуры. Библиотекарша почти сразу отнеслась к нему с пониманием. Тут же отбросила за ненадобностью всякие «умри, но не давай поцелуя без любви» и принялась аккуратно, но настойчиво агитировать дочь оценить достоинства новоявленного кавалера. «Ты сама, Оля, подумай, что тебе важнее: чтобы мужчина Есенина наизусть цитировал или чтобы заботливый был, сильный, надежный и все проблемы разрешить мог…» – услышал он однажды наставления Елены Георгиевны дочери. Расположение Олиного младшего брата Юрки Мише тоже удалось завоевать: притащил парню игрушечную железную дорогу, помог смастерить лук и научил из него стрелять – делов-то, много ли мальчишке надо – безотцовщине. Да, в общем, и Оля уже держалась попроще, не смотрела волком. Однажды только сказала:
– Миша, я понимаю, что вы все это не бескорыстно для нас делаете. Если вы собираетесь потом с меня что-то потребовать…
– Конечно, собираюсь, – весело отозвался он. – И не потом, а сейчас же.
Она подняла на него напряженное лицо, упрямые, готовые к отпору зеленые глаза. И Миша, переведя дыхание, закончил:
– Яичницу мне пожарь, будь другом! Голодный как собака, пробегал весь день с вашей выпиской.
Он язвительно смеялся над собой: как же ты до такой жизни дошел, бабник, гуляка и балагур, что ради девчонки, которая и за руку-то не дает себя взять, готов забросить московские дела, мотыляться неделями по местным поликлиникам и выслушивать подробные отчеты о состоянии здоровья истеричной маразматички? Оля, такая близкая и недоступная, нежная и строгая, изводила его страшно. Сколько раз уже готов был плюнуть на все, взять ее силой, только внутреннее чутье, которому он привык доверять, подсказывало, что таким образом разделаться с этой проклятой зависимостью не удастся, станет только хуже.
И в конце концов Миша решил бить наверняка. Объявил Елене Георгиевне:
– Хватит доверяться вашим местным коновалам. В Москву нужно ехать, я вам устрою консультацию у самого Лихтермана.
– Ох, Мишенька, но как же? Ведь это такие расходы… – жадно заблестев глазами, простонала библиотекарша.
– Да бросьте вы, Елена Георгиевна, в самом деле. Здоровье дороже! – буркнул Миша, в душе уверенный, что все фантастические болезни этой библиотечной грымзы выдуманы лишь ее воображением и желанием, чтобы все близкие прыгали вокруг нее на задних лапках.
«Эта библиофилка еще простудится на моих похоронах», – думал он, наблюдая, как еще полчаса назад лежавшая без сил Елена Георгиевна увлеченно укладывает чемоданы в дорогу. А в общем, ему на ее моральный облик было глубоко наплевать, лишь бы Оля согласилась ехать в Москву.
Наконец все было устроено. Перелет остался позади. Елену Георгиевну поместили в Кремлевскую больницу, Юрку устроили у знакомых, а для Оли Чернецкий снял номер в «Национале». Убедившись, что родные в порядке, Оля с головой погрузилась в изучение Москвы. Ей нравилось здесь все: похожее на огромную сливочную помадку здание «Националя», серая громада гостиницы «Москва» напротив, высившиеся через дорогу островерхие башни Кремля, осенние краски Александровского сада. Миша с лукавой нежностью наблюдал, как она изо всех сил старалась не показаться восторженной провинциалкой, хмурилась и сдвигала брови над изумленно сияющими глазами.
Движущаяся реклама кока-колы на Пушкинской привела девушку в детский восторг, а в «Макдоналдсе» она собрала пластиковые коробки в пакет, чтобы отнести Юрке. Больше всего Оле понравилось новое кафе на Тверской, продававшее химически-разноцветные шарики мороженого в вафельных конусах. Она попросила Чернецкого купить на пробу все виды этого лакомства, а затем, в ближайшем дворике, хохоча и слизывая с пальцев цветные потеки, ела все шарики сразу. Миша думал: не дай бог кто-то из братвы увидит сейчас Мишку Черного. Как он в грязной подворотне откусывает из рук девчонки кусок банановой дряни и млеет от счастья.
В тот сумасшедший солнечный, рыжий пьяный осенний день Оля протащила его по всей Москве.
– Хочешь, пойдем пообедаем? – Он кивал головой влево, на углом выходившее на Арбат желтое с колоннами и круглым куполом здание ресторана «Прага».
Но Ольга, отрицательно помотав головой, волокла его направо, бежала бегом между плавящихся солнцем стекол высоток Нового Арбата, сворачивала в переулки, сверяясь с добытой в туристическом киоске картой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
