Отвезенные в поля близ района Тосненской слободы, герои-гвардейцы первым делом закатили грандиозный митинг. Под теплым июльским солнцем бегать в атаку, пусть учебную, им вообще не хотелось. Выезд за город они приняли за приятный променад.
— Митингуют? — спросил у Туркестанова генерал Эверт, гарнизонный командующий. Штаб операции они расположили на небольшой возвышенности верстах в четырех к западу от слободы, откуда армейский сброд просматривался отчетливо.
— Видать, закончили, ваше высокопревосходительство. Разбредаются по батальонам и ротам. У них спиртное есть в достатке. Отобедают, употребят, тогда и начнем.
— Прикажу собрать офицеров.
— Ни в коем случае! — вскинулся контрразведчик. — Среди младших полно разночинцев, они сочувствуют левым.
— Вы отдаете себе отчет, Василий Георгиевич, что сделает с офицерами пьяная солдатня при слухах об отправке на фронт?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Однако они сами виновны в том, что довели свои подразделения до неповиновения. Вы же знаете, столичная гвардия, белая кость. Ротные своих ванек не чаще чем раз месяц видывали. Вот и доигрались. — Спохватившись, князь добавил: — Уповаю на Бога, что обойдется без жертв.
Сам он иллюзий не строил. Солдат вывели в поле с винтовками, но без боеприпасов. Однако при том беспорядке, что царил в трех мятежных полках, нет сомнений, что по карманам у каждого горсть-другая патронов завалялась непременно. Револьверы унтеров заряжены, да и штыки в количестве десяти тысяч — не шутка. Где-то среди солдат бродят удальцы, что безнаказанно убивали офицеров в феврале. Они-то понимают, что без защиты революционных дружков им уготованы кандалы.
В 14.30 Эверт вызвал «на совещание» офицеров от командира полка до командиров рот, не доводя им коварный замысел. В три часа пополудни разомлевшие от зноя, необычной сытости и водки воины услышали гул множества моторов. В промежутки между полками устремились бронеавтомобили с пулеметными башенками, кольцо окружения замкнули танки, за которыми виднелись казаки.
Солдаты всполошились. Праздничный променад получил слишком неожиданное продолжение.
Из черного раструба на бронеавтомобиле послышался громкий голос:
— Приказом командующего гарнизоном генерала от инфантерии Эверта Семеновский, Преображенский и Волынский полки отправляются для дальнейшего несения службы на Дальневосточный фронт. Построиться в ротные колонны для движения на станцию Тосно.
Что должно происходить в нормальных воинских подразделениях, не разложенных пропагандой? Командир доводит и уточняет приказ до младших командиров, после чего он исполняется. Или хотя бы создается бурная видимость исполнения сего приказа.
Туркестанов поднес бинокль к глазам, как и многие стоявшие на холме офицеры, а также пара генералов. Застрекотал аппаратом оператор, накручивая блестящую ручку.
Секунд пять не происходило вообще ничего. Затем началось шевеление, над полковыми лагерями понеслись первые крики: нас предали, нас обманули! Действительно, отправка боевой части на войну есть бесспорное предательство, с точки зрения тех, кто желает рвать глотку в тылу и совершенно не чает лезть под пули.
— Повторяю, ротными колоннами… — Голос из рупора потонул в нарастающем реве пьяного возмущения.
Солдаты вскакивали, размахивали винтовками, что-то орали. Князь водил биноклем, но ни малейшей попытки навести порядок и тем более построиться не узрел. Ему кинулось в глаза, как из толпы вырвался поручик в расхристанном мундире и опрометью помчался к танкам. Солдат из той толпы делово передернул затвор, прицелился вслед, выстрелил. Снова схватился за затвор, тут коротко рявкнул башенный пулемет. Стрелок повалился на бок, рядом грохнулся другой солдат, ничего не делавший и тупо глазевший на танки.
Хлопки первых выстрелов словно сигнал дали. Стрельба понеслась со всех сторон, беспорядочная, большей частью в воздух.
Взвизгнула пуля, рикошетом отскочив от брони ближайшего танка. Туркестанов обернулся к Эверту и встретился с ним взглядом.
— В нас стреляют, мер-рзавцы! В Австро-Венгрии пулям не кланялся и здесь не буду. Семченко! — позвал командующий ординарца. — Повторить приказ по танковым ротам — стрелять только в применяющих оружие или в попытке прорыва. — Он снова обернулся к контрразведчику: — А вы говорили «без жертв».
Между кольцом окружения и мятежниками двинулись два танка. Прикрываясь их броней, казаки разматывали проволочное заграждение, опутывая им восставшие полки. Пусть без врытых в землю столбов набросанные сплетения колючки не так полезны, они огородили зону бунта, отделив верные правительству части от восставших.
Пока игольчатое кольцо не сомкнулось, первыми на прорыв бросились самые «сознательные» — волынцы во главе с унтером Кирпичниковым. Они сплотились, опустили штыки и численностью до двух рот двинули на танки и казаков без единого выстрела.
Очереди из десятка пулеметов, слившиеся в грозный гул, кого-то отрезвили, а часть революционных солдат, как по команде, бросилась на колючку. Пулеметы снова взрыкивали то здесь, то там, чаще паля поверх голов, нежели на поражение.
Попытки прорваться или отстреливаться продолжались около часа. Казаки потеряли дюжину человек, у мятежников число погибших явно перевалило за сотню, многие ранены. Как только стрельба утихла, снова ожил репродуктор:
— …Выходить без оружия группами по пять человек!.. Вынести раненых для оказания помощи… Сопротивляться бесполезно…
Поле побоища убирали до рассвета, сваливая трупы в грузовики для захоронения в ближайших карьерах. Их не только не опознавали, но и не считали. Христианского погребения удостоились только казаки.
Выслушав доклады, Эверт перекрестился:
— Этого до самой смерти не забуду. Бог не простит.
— Гордиться нечем, Алексей Ермолаевич, — согласился князь. — Дело грязное, однако же непременно необходимое. Кровь пролили, но куда больше сберегли. Нас поймут.
В число способных понять и тем более простить никак не вошли редакторы левых газет, коих в свободной России развелось что блох на бродячем барбосе. Подавление восстания трех полков на газетных полосах превратилось в безжалостное истребление, в котором погибло девяносто процентов солдат — точное количество не сосчитать, потому как жалкие остатки свели в батальон и отправили за Урал. Левая трескотня вызвала новые волнения и демонстрации. Когда они утихли, Туркестанов пригласил на встречу в конспиративной квартире агента, которого не видел несколько лет.
— Здравствуйте, Иосиф.
Человек небольшого роста, с рябым от оспы лицом и пышными кавказскими усами подозрительно зыркнул на Лаврова, поздоровался кивком, не подавая руки, и чуть боком устроился на стуле. Напряженная поза его говорила о ежесекундной готовности вскочить, бежать или драться.
— Чем обязан, господа жандармы?
Голос негромкий, но резкий, неприятный, силен грузинский акцент.
Лавров не без удивления разглядывал большевика. Странная персона. И зачем он нужен? Агентура должна быть хотя бы лояльной, дабы оставалась полезной. Враждебность кавказца сквозила в каждом его движении.
— Давно не виделись, Коба. Пришло время напомнить, почему ты, убивавший охранников при эксах, отделывался легкими ссылками, из которых всякий раз бежал, и ни разу не познакомился с виселицей.
— А-а, угрожать изволите? Расскажете, что Джугашвили — агент охранки? Так пробовали уже. Исидор Рамишвили клеветал, товарищи ему не поверили, мне поверили.
— Правильно. — Князь нарочито сохранил благостный тон, не реагируя на выпады. — У Исидора не было твоих доносов на него и расписки под обязанием сотрудничать с охранным отделением.
Кавказец промолчал.
— Если сопоставить ваши доносы с датами задержания ваших же товарищей, удивительно печальная ситуация складывается, — дожимал генерал.
— Не было такого, чтобы из-за меня арестовывали!
— А вот тут, голубчик, уж скорее поверят репортеру какой-нибудь меньшевистской газеты, которому в руки попадут собственноручно составленные тобой бумаги, подкрепленные рапортами охранки и жандармерии. Время нынче революционное, сиречь беспорядочное. Мало ли кто заберется в архив распущенных служб.
— Что вам надо? — нехотя выдавил Джугашвили после тягостной паузы.
— Только сведения, любезный.
— Сведения… Потом новый шантаж! Так всю жизнь меня терзать собрались? Не менее чем половина революционеров делала вид, что с полицией ручкалась. Ульянов, Азеф. Во имя революции с кем только иметь дела не будешь. Даже с вами.
— Вот и славно. А что до «всю жизнь», можем договориться. Сейчас время сложное, переходное. Как только всенародно избранная Дума власть возьмет да окрепнет, ей ваши революционные происки не страшны. Скажем так: через год после открытия первой думской сессии я сжигаю обязание, шесть доносов и личное дело агента Джугашвили. После этого любым словам цена — копейка.
