class="p1">Я оторвался от пола и пошел обратно в комнату. А отец, как обещал, помчался на улицу ловить таксика. Когда он вернулся, я почти спал. Но всё же потребовал подробностей. И монпэр рассказал, как Брысик печально сидел на снегу, поджав хвост, как он сначала отнесся к монпэру недоверчиво, не давался в руки, а потом сам подошел и дал себя увести, как радовался разбуженный посреди ночи Сергей Палыч и как он пытался отца отблагодарить, но тот смылся, пока сосед ходил за дарами.
Брысик нашелся! И я теперь чуть меньше виноват.
Спа-а-ать.
24
Монпэр объяснил, что у меня случилось что-то вроде нервного потрясения. Ну и плюс я от него гриппом заразился. Вот и получилось так, что я еще две недели валялся в постели, часто впадая в тяжкий многоцветный сон.
В жизни столько не лежал. Надоело страшно. Но как только я порывался хотя бы ненадолго принять вертикальное положение, появлялся отец и укладывал меня обратно. Он постоянно что-то со мной делал: то подтыкал одеяло со всех сторон, то поил меня отварами, настоями и целебными чаями, то мерил температуру, то просто сидел рядом. Это было самое странное: просыпаешься ночью – в темноте возле кровати сидит монпэр, лицо спросонья разглядеть сложно, но силуэт чернеет на фоне окна, такой привычный, такой… не знаю, единственный, что ли. В этом черном силуэте – вся моя жизнь, он – мой папа, моя мама, мои бабушки и дедушки, братья с сестрами. Мне теперь кажется, что семья – это не когда много народу и все ячейки заполнены, а когда заполнена твоя жизнь, и неважно, сколько в ней родственников – пятьдесят или один. И нет смысла скучать по тем, кого нет и не будет, а нужно быть с тем, кто есть и никуда не денется. В общем, люблю я его, моего монпэра. Какой бы он ни был, всё равно люблю. И я бы его любил, даже если бы он был… не знаю… людоедом. Или волком-оборотнем.
Мне опять захотелось пить, и я встал. Это оказалось легко, гораздо легче, чем во все последние дни. И в сон уже совсем не клонило.
Включу-ка я комп. Что-то я совсем от жизни оторвался, надо понять, чем люди занимались и куда покатился мир, пока меня не было.
На рабочем столе всё еще висела папка «Кино». Я думал сюда скидывать готовые ролики. Сейчас тут лежало два. Удалить их, безжалостно удалить! И из корзины тоже! Я больше этим не занимаюсь. И никогда не буду.
Соцсети меня реально потрясли – на моей стене было множество посланий от одноклассников: «Выздоравливай, Влад!», «Владик, мы по тебе скучаем!» – и смешных картинок. Не ожидал от них. Даже не думал, что кто-то вообще заметит, что меня нет. Нет, это правда круто, когда тебе в нужный момент пишут хорошие слова. Или говорят эти слова – но такого со мной еще не случалось.
Наконец я добрался до почты. Писем особо не было, в основном спам. Но нашлись два, которые я решил прочитать. Первое – от Шурка. Я сначала хотел удалить не глядя, меня прямо затрясло изнутри. Но потом решил глянуть одним глазом. В крайнем случае, можно ведь на него не отвечать.
Шурок был краток:
Влад, привет! Мне очень нужно с тобой поговорить. Можно я приду тебя навестить?
Мне стало трудно дышать. Нет, сейчас отвечать не буду. Общаться с этой компанией не хотелось от слова совсем, но и обрубить сразу эту историю не хватало духу. Из-за них человек погиб! И они должны дорого за это заплатить. Как именно, я еще решу. Вот встану окончательно и решу.
О втором письме я совсем забыл, а ведь оно пришло в тот вечер, когда всё это произошло.
Адрес начинался на kaver. Тема письма: «Тебе надо знать». Текста не было, только два вложения: фотография, отсканированная дважды, с лица и с оборота. На лицевой стороне… Это была моя детская фотография, у меня есть похожие, я себя узнал. Только меня было… двое. Один стоял, другой сидел в кресле. За спиной – шкаф с какими-то матрешками. В руках у того, который сидел, – большая игрушечная собака, она скрывала его почти полностью, и он (я?) весело выглядывал из-за нее. Зато тот, который стоял, был совсем не веселым, смотрел в камеру, как будто играл в «замри-отомри». Один из них – точно я. А другой? Кто это?
На обороте фотографии от руки было написано: «Костик и Владик». И дата съемки. Мне тогда было четыре года, и я себя таким маленьким не помню. У меня ничего оттуда, из дальнего детства, не сохранилось, ни игрушек, ни воспоминаний. Только монпэр. Вот он проснется, и я его заставлю мне всё рассказать. И на этот раз ему не удастся уйти от ответа.
А сейчас я пойду спать. Устал.
– Мне очень, очень надо с ним поговорить! – шептали стены.
– Я не могу ждать! – бормотал потолок.
– Хоть на минуточку! Пожалуйста! – умоляли рожки люстры.
В комнату заглянул отец.
– Проснулся, Владик? Посмотри на меня!
Я уставился на него. Монпэр что-то там увидел и сказал:
– Отлично! Уже совсем хорошо! Влад, к тебе Елена Геннадьевна пришла. Ты как?
Я был никак. То есть я знал, что рано или поздно мы с ней встретимся. Но мне было страшно. Страшно! Страшно!
– Владик, здравствуй, как ты? – Елена Геннадьевна, не дожидаясь конца переговоров, сама уже выглядывала из-за плеча отца.
Отец посторонился:
– Проходите.
– Я ненадолго.
Она села на краешек кресла.
Я молчал. Я болею. Сейчас я закрою глаза, и она исчезнет.
Но я прекрасно слышал ее голос.
– Ты знаешь, я тебе так благодарна!
От неожиданности я широко открыл оба глаза: она – благодарна – мне?
– Ты ведь спас Петю. Он совсем не понимает, что ему надо себя беречь. И очень хочет общаться со сверстниками. Вот он и пошел в ту компанию. Он же ничего не знает о людях. А ты – ты вовремя там оказался, и это большая удача, и ты не прошел мимо, а среагировал как благородный человек… И когда ты вытолкнул его из-под этой машины…
Она заплакала. Я тоже хотел, но не смог. Отсморкавшись, она продолжила на полтона выше:
– И Петя очень ждет, когда можно будет тебя навестить…
Стоп. Сбой логики. Повторите.
– …потому что ему нельзя соприкасаться с носителем вируса, это для него опасно. Он этого тоже не понимает, не хочет
