Стоял золотой октябрь, морозные ночи сменялись ясными, бодрящими днями. По утрам мир переливался и мерцал, припорошенный искристым инеем, а вечерами в небесах гомонили грачи, возвращаясь к гнездовьям. Мордред ехал не спеша, щадя коня, останавливался по возможности в захолустных, малолюдных местечках и избегал городов. Одиночество и обволакивающая меланхолия осени были созвучны его настроению. Он проезжал пологие холмы и травянистые долины, одетые в золото леса и крутые каменистые перевалы — там, на вершинах, деревья уже облетели. При нем был верный гнедой — в ином обществе Мордред и не нуждался. Хотя ночи стояли холодные и с каждым разом делались все холоднее, странник всегда находил какое-никакое укрытие — загон для овец, пешеру либо поросший лесом берег реки — ведь дождей не шло. Он привязывал гнедого попастись, ужинал остатками снеди, на ночь заворачивался в плащ, просыпался сумеречным, искрящимся утром, умывался в ледяной воде и скакал дальше.
Постепенно простота, тишина да и сами тяготы пути принесли желанное успокоение: он снова стал Медраутом, рыбацким сыном, живущим жизнью немудреной и безгрешной.
Так он добрался наконец до уэльских холмов и до Вирокониума, где сходились четыре дороги. И там, на перепутье, словно новый привет из дома, высился стоячий камень с алтарем у подножия.
В ту ночь Мордред заночевал в зарослях лещины и остролиста у перекрестка, укрывшись за поваленным деревом. Ночь выдалась теплая, в небе сияли звезды. Странник уснул и во сне увидел, будто ловит сетью макрель с лодки вместе с Брудом; эту рыбу Сула потрошила и сушила на зиму. И вот сети поднялись из глубин, нагруженные живым серебром, и над гулом волн послышалось пение Сулы.
Проснулся он в густом белом мареве. В воздухе потеплело; резкая смена температур в течение ночи вызвала туман. Мордред стряхнул с плаща густо осевшие капли, позавтракал, затем, поддавшись внезапному порыву, собрал остатки снеди и сложил их на алтарь у основания камня. Затем, повинуясь иному побуждению, определить которое он даже не попытался, Мордред извлек из котомки серебряную монету и положил рядом с едой. И только тогда понял: кто-то и впрямь поет, точно в его сне.
Женский голос звучал высоко и нежно; песню эту некогда певала Сула. По спине у него побежали мурашки. Мордред подумал о магии и снах наяву. Затем из тумана, не более чем в двенадцати шагах от него, появился человек, ведя в поводу мула. На муле, усевшись боком, ехала девушка. Мордред решил было, что перед ним — поселянин с женой, собравшиеся на дневную работу, а затем заметил, что мужчина облачен в рясу священника, а девушка одета так же просто — в холщовое платье, под покрывалом прелестные ножки босы. Судя по всему, это были христиане: на поясе мужчины висело деревянное распятие, на груди у девушки покоился крест поменьше. На хомуте у мула позвякивал серебряный колокольчик.
При виде вооруженного воина на боевом коне священник замедлил шаг, но, услышав приветствие, улыбнулся и шагнул вперед.
— Маридунум? — повторил он в ответ на расспросы Мордреда. И указал на дорогу, уходящую точнехонько на запад, — Этот путь самый удобный. Ухабист, правда, но везде проходим и короче, чем главный тракт, что ведет на юг мимо Каэрлеона. Вы издалека, господин?
Мордред учтиво ответил и в свою очередь поделился какими-никакими новостями. В речи священника не ощущалось деревенского выговора. Этот человек явно получил хорошее воспитание; возможно, даже состоял при дворе.
А девушка, как теперь заметил Мордред, была прелестна. Даже босые ножки отличались чистотой и белизной — изящной формы, с голубыми прожилками вен. Незнакомка молча наблюдала за ним и прислушивалась к разговору, ничуть не смущенная его вниманием.
Мордред перехватил взгляд священника на алтарный камень, где среди остатков еды поблескивала серебряная монета.
— Вы знаете, чей это алтарь? Чей камень стоит на перекрестке?
Священник улыбнулся:
— Не мой, господин. Вот все, что я знаю. Это ваше приношение?
— Да.
— Тогда Господу ведомо, кто его получит, — мягко проговорил пилигрим. — Но ежели вы нуждаетесь в благословении, господин, тогда мой Бог может благословить вас через меня. Разве что руки ваши в крови, — добавил он, с запозданием встревожившись.
— Нет, — заверил Мордред. — Но проклятие гласит, что я и впрямь обагрю руки кровью. Как мне от него избавиться?
— Проклятие? Кто наложил его?
— Ведьма, — коротко пояснил Мордред, — но она мертва.
— Тогда вполне может статься, что проклятие умерло с нею.
— Но еще до нее судьбу предсказал Мерлин.
— Какую судьбу?
— Этого я сказать не могу.
— Тогда спросите у него.
— А, — отозвался Мордред. — Значит, правда, что он до сих пор жив!
— Так говорят. Он там, в своей пешере на холме, для тех, кому нужда либо удача поспособствуют отыскать его. Ну что ж, господин, я вам помочь бессилен, иначе как даровав христианское благословение и направив на путь.
Священник воздел руку, Мордред поклонился, поблагодарил его, помедлил, гадая, не подобрать ли монету, передумал и поскакал дальше — по западной дороге на Маридунум.
Вскоре колокольчик мула затих в отдалении, и принц снова остался один.
В сумерках Мордред добрался до холма под названием Брин-Мирддин и снова заночевал в лесу. Когда он проснулся, вокруг опять клубился туман, а из-за белой пелены вставало солнце. Дымка отливала розовым, слабый отблеск играл на серых стволах буковых деревьев.
Он терпеливо подождал, подкрепившись предназначенным на завтрак запасом — сухарями с изюмом. В мире царило безмолвие: ни ветерка, ни шороха, лишь туман медленно завивался меж стволов да конь размеренно похрустывал травой. Торопиться было некуда. Мордред давно уже не испытывал ни искры любопытства по поводу этого старика, королевского чародея и героя тысячи легенд, и врага своего (а поскольку так утверждала Моргауза, принц счел это безоговорочной ложью) с самого дня зачатия. Да и для страха места не осталось. Если проклятие возможно снять, так Мерлин, вне всякого сомнения, с этим справится. А если и нет, так хотя бы объяснит, в чем его суть.
И вдруг туман развеялся. Легкий ветерок, теплый для этого времени года, прошелестел по лесу, подхватил клочья тумана и разметал их по склону холма, точно дым от костра. Солнце, поднимаясь над вершиной холма на противоположной стороне долины, полыхнуло ему в глаза алым и золотым. Мир потонул в слепящем зареве.
Мордред сел в седло и повернул в сторону солнца. Он уже понял, где находится. Указания странствующего священника были точны и достаточно четки, чтобы любой сумел отыскать верный путь даже в этой холмистой, безликой местности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
