Вернувшись домой, я почувствовал, что меня снова трясет. В помещении было холоднее, чем на улице. Я сел за стол и открыл ящик, в котором держал фотографии. Принялся просматривать их. Мать с сыном на пляже; затем в кафе, она заставляет его проглотить ложку с какой-то едой; они вместе едят мороженое. Выглядит все это совершенно естественно. Она улыбается, он улыбается. Они на отдыхе. На одном из снимков она смотрит прямо в объектив аппарата. Можно подумать, что фотограф сидел за соседним столиком, но я в это больше не верю. Она не догадывалась, что ее снимают, как и Нэнси не подозревала, когда Джонатан запечатлел ее сидящей в саду на кресле-качалке. У него это хорошо получалось. У него был талант фотографа. Его работы несколько напоминали снимки, которые папарацци делали для глянцевых журналов. Снято с близкого, но безопасного расстояния, словно знаменитости – их близкие друзья. Иллюзия интима. Мы подарили сыну самый дорогой, какой только могли себе позволить, широкоформатный фотоаппарат.
Фотографии же, сделанные в гостинице, – другие. Они как раз совершенно лишены естественности. Это постановочные кадры. Теперь я это ясно вижу. И чем больше рассматриваю их, тем страшнее мне становится, к шоку добавляется ужас. Я вижу то, что раньше предпочитал не замечать. Это – страх. Если бы пленку проявлял я, а не Нэнси, увидел бы я то, что увидела она? Или вспомнил бы набор порнографических фотоснимков, которые обнаружил в спальне Джонатана? Или, допустим, сначала бы я проявил пленку, а порнография попалась уже потом. В таком случае мелькнула бы у меня мысль, что между ними может быть связь? Я выбросил журналы, чтобы Нэнси не отвечала за аппетиты своего сына. Но таким образом я обелил и самого себя. Тогда я выбросил их, а потом, когда много лет спустя обнаружил фотографии, ничего не вспомнил. Я видел то, что хотел видеть. А вот Нэнси – не знаю. Не уверен, но она могла увидеть нечто другое. Вопрос в том, уж не это ли другое заставило ее взяться за книгу. Она написала ее для себя и ни для кого другого.
Сочинила ли она всю эту историю для того, чтобы ее сын мог покоиться в мире? Но это ее сын – не мой. Мой сын пребывал совсем в ином, далеко не столь покойном месте. Я возносил молитвы за выздоровление Николаса Равенскрофта и думал, что Нэнси, наверное, посмеялась бы надо мной, но вызвать ее образ у меня не получалось, и я был признателен за повисшую в доме тишину. Я уложил фотографии в конверт.
Я спросил Кэтрин Равенскрофт, отчего она не рассказала все это Нэнси при встрече. Отчего не сказала, что ее изнасиловали. Кэтрин посмотрела на меня с удивлением.
– Я никому этого не говорила, – ответила она. – К тому же мне не хотелось лишний раз ее ранить.
Я стал первым, кому она открылась. Да и то потому, что оказалась вынуждена. Она опять поддалась давлению, опять пошла против собственной воли. Мне кажется, она не лукавила, сказав, что ей очень жаль. Ей было жалко меня, но я не нуждался в ее жалости. Мне надо, чтобы она меня ненавидела. Мне надо, чтобы кто-нибудь ненавидел меня больше, чем я сам себя ненавижу. Я должен сказать ей, что сделал с ее сыном. Что это из-за меня он сейчас пребывает там, где пребывает.
Я набирал ее номер. Я делал это не в первый раз, но раньше я молчал. Она взяла трубку.
– Да?
Вроде бы она за рулем, голос тонул в шуме уличного движения.
– Это я показал фотографии вашему сыну. – Я стал ждать ответа и, не дождавшись продолжил: – Моя жена хотела, чтобы вы страдали так же, как страдала она… – Я рассказал, каким образом поддерживал связь с Николасом. – Я заставил его поверить, что вы влюбились в Джонатана, что жизнь Джонатана была для вас важнее его жизни. – Я слышал ее дыхание на фоне уличного шума, прерывистые вздохи, но она по-прежнему не говорила ни слова. Наверное, сейчас отключится. Но нет, слушала. – Вы бы лучше все рассказали мужу, – сказал я со всей возможной мягкостью.
– Это ты, подлец, сам ему все расскажи, – прошипела она, и слова ее дали мне надежду на то, что в ее сердце нашлось место для ненависти ко мне.
Глава 53
2013, конец лета
Именно Роберт сидел у постели Ника, когда тот открыл глаза, и он же дал знать об этом Кэтрин. Он послал ей сообщение по сотовому, она получила его во время второго сеанса у психиатра, к которому обещала на работе ходить. Она колебалась, готова была уже отказаться, но все же решилась: у нее теплилась слабая надежда, что это ей поможет. При сигнале телефона женщина-врач нахмурилась. Он должен был быть выключен. Кэтрин встала и сказала, что ей нужно выйти. Молодая женщина молча склонила голову набок. Ощущение от сеансов у Кэтрин было такое, словно у нее один за другим очень бережно вырывают зубы, и протезы, которые станут на их место, должны значительно улучшить ее самочувствие. Но пока для нее было важно привыкнуть к зияющим во рту окровавленным дырам.
– Это по поводу сына. Он только что открыл глаза.
Женщина склонила голову на другую сторону.
– Он в отделении интенсивной терапии.
Во взгляде ее сначала мелькнуло удивление, потом догадка, будто до врача внезапно дошло, о чем идет речь. Это не так, но ее вины в том нет. Кэтрин ведь ничего ей не рассказала. А сама она не спросила. Она вообще не задавала ненужных вопросов, а Кэтрин только на вопросы и отвечала, не проявляла со своей стороны никакой инициативы. Она оказалась трудным пациентом – пациентом, который, судя по всему, не хочет или не может помочь себе сам.
Когда Кэтрин появилась в больнице, сиделка сказала ей, что Роберт уехал пять минут назад. Он тщательно следил за временем своих приходов и уходов, чтобы не столкнуться с ней, но на сей раз у нее не было уверенности, что он по-прежнему избегал ее. Она опустилась на колени, припала к Николасу и сказала, что она здесь, с ним, что все будет хорошо, что худшее позади, что она любит его больше всех на свете – больше, чем когда-нибудь кого-нибудь любила. Николас открыл глаза, но пока не мог ни на чем сосредоточиться. Он смотрел в пустоту, ни на что не откликался. И все же врач сохранял надежду. Терпение. Нужно время. Потребуются новые анализы, но пока признаки неплохие. Очень может быть, что он, хоть и медленно, но полностью поправится. Это была хорошая новость, а Кэтрин сказала себе, что, если хороших новостей не будет, она расстанется с жизнью. Она уже обдумала, каким именно способом. Броситься под поезд метро – не вариант, лучше пилюли и алкоголь.
Роберт все еще не знал, что ее изнасиловали. Она ждала, когда ему все расскажут. Надеялась, что долго ждать не придется. Неужели Стивену Бригстоку не хватит смелости, чтобы оказать ей эту одну-единственную услугу? Если нет, то придется ей самой все рассказать Роберту, но уже сейчас у нее тошнота подступала к горлу при мысли о том, что он может ей не поверить. Не следует убеждать его, не следует заверять, что все сказанное – правда, но она боялась, что именно это ей и предстоит. Он настолько ее теперь презирал, что скорее мог поверить не ей, а Стивену Бригстоку. И все равно жестоко было бы слишком долго держать его в неведении. Оттягивая рассказ, она наказывала его. Но разве не Роберт с такой готовностью воздвиг между ними стену, разве не Роберт захлопнул перед ней дверь?
А вот Нику она откроется без колебаний. Теперь, когда стало ясно, что он выкарабкался и, стало быть, жизнь у них обоих продолжится, он должен узнать все от нее, а не от кого-то другого. Как бы больно и для него, и для нее это ни было – должен. Но пока он еще недостаточно окреп, нужно время. Она поглаживала его руку. У него слишком длинные ногти. Надо принести ножницы и подстричь их. Она неожиданно вспомнила миниатюрные ножницы, которыми стригла ему ногти, когда он был маленьким. Ноготки были такими мягкими, такими нежными. А уже подровняв, она под конец легонько подпиливала их, чтобы он не поцарапался ночью. Кэтрин посмотрела на часы. Пора бы уже Роберту вернуться, но она была рада, что он запаздывал. Она поймала на себе взгляд сиделки. Та заметила, что Кэтрин смотрела на часы, и это ей не нравилось. Кэтрин вообще всем им не нравится. В отличие от Роберта. Бедный муж. Преданный отец. И мать-истеричка. Женщина, напавшая на слабого старика. Раньше ей было бы не все равно, что о ней думают, а сейчас – наплевать. Она положила голову на кровать и закрыла глаза, наслаждаясь возможностью еще немного побыть с сыном наедине.
Глава 54
2013, конец лета
– Мой сын изнасиловал вашу жену. Она сама мне все рассказала, и я ей поверил. Сожалею. Мне очень жаль, что все так случилось…
Бедняга. Слишком много на него разом свалилось. Слишком уж я прямо с ним говорил. Мы сидели в больничном кафе. Он принес мне чашку чая. Буквально силой заставил меня выпить. Я пытался отказаться, говорил, что не хочу, но он все хотел меня… успокоить, что ли, – сделать так, чтобы я почувствовал, что меня рады видеть. Сказал, что все равно идет себе за чаем. Он неправильно понял мое состояние – решил, будто я все никак не могу прийти в себя после своего последнего визита сюда. Едва он поставил чашку на стол, как я все ему и выпалил. Теперь повторял более медленно:
