– Да это просто рождественская сказка! – воскликнула она. – Хотя и не очень радостная!
– Такое случалось и раньше, – настойчиво сказала миссис Стюарт.
– Ну и что? Какое это имеет значение? Пожалуйста, только не говорите про Анну Болейн. Не напоминайте мне про нее.
– Но, дорогая моя, тогда были совершенно другие обстоятельства. Бедная Екатерина Арагонская! О ней и думать нельзя без сожаления. Но если королева умрет или решит, что должна посвятить себя Богу?
– Судьба Екатерины полностью зависит от короля, как бы она ни была набожна, – сказала Фрэнсис. – Пожалуйста, maman, хватит говорить об этом. Если королева и выглядит не вполне здоровой, так только потому, что через три месяца ей рожать. На этот раз у нее все будет благополучно.
Фрэнсис ждала, что мать, как обычно, скажет «Дай-то Бог!», но миссис Стюарт на сей раз промолчала. И когда она заговорила вновь, как обычно мирно и спокойно, Фрэнсис услышала:
– Я очень рада, дитя мое, что мы поговорили с тобой об этом, потому что завтра я уезжаю в Шотландию. Вальтер очень плохо переносит лондонскую жару, у него слишком слабое здоровье. Минувшее лето мы пережили с трудом, хоть и были у моря. Правда, это стоило очень дорого. Гораздо лучше в Шотландии, на севере. Там даже никто не слышал про чуму!
– И надолго? – спросила Фрэнсис, зная, что будет скучать по брату, а не по матери, с которой больше не чувствовала никакой душевной связи.
– До осени. До наступления холодов. В Шотландии нам всегда рады, Блантиры очень гостеприимны, и Вальтеру там хорошо. Двор переедет в Гемптон, да?
– Может быть. Хотя я слышала, что королева хотела бы рожать в Виндзоре.
Миссис Стюарт еще продолжала говорить что-то о своих шотландских родственниках, но Фрэнсис уже почти не слушала ее и отвечала невпопад. Разговор с матерью взволновал ее гораздо больше, чем миссис Стюарт могла бы предположить.
– И давай надеяться, – сказала миссис Стюарт, – что, когда мы снова встретимся, война с Данией уже закончится Ужасно думать о том, сколько гибнет людей. Но теперь уже виден конец, и победа должна принести Англии еще большее процветание.
– Войны будут всегда, – ответила ей Фрэнсис. – Мужчины не могут без войн. Им нужны сражения, дальние походы, им нужно силой завоевывать чужую собственность… Король был в полном восторге, когда мы захватили у датчан Нью-Амстердам, а герцог Йоркский очень гордится тем, что город назвали в его честь – Нью-Йорком. Хотя это и вполне заслуженно, потому что успех достигнут благодаря ему. Да, maman, я забыла сказать вам, что буду позировать для портрета.
– Ведь ты уже позировала и не один раз.
– Нет, это совсем другое. Не живописный портрет, а гравюра, которую Монетный двор собирается использовать для новых монет и золотой гинеи.
– Твой портрет будет на монетах?! Миссис Стюарт была потрясена.
– Разве это возможно? Ведь на монетах всегда изображают королей. Как я была счастлива, когда вышли из употребления деньги этого Протектора!
– Конечно. Я тоже была счастлива. У Кромвеля было такое ужасное, злое лицо. Наш король, конечно, тоже не красавец, но разве можно их сравнивать!
– Тогда что же ты имела в виду, когда сказала, что Монетный двор собирается отчеканить монеты с твоим портретом? При чем здесь король?
– Не только лицо, но и фигура, – сказала Фрэнсис, позабыв и о слезах, и о всех своих тревогах и потешаясь над растерянностью матери.
– И ты говоришь… – миссис Стюарт начала фразу, но тут же поняла, что ее соображения абсурдны: никогда на английских монетах не будет изображения королевы – супруги короля.
– Ну, и что это еще за глупость? – спросила она.
– Это чистая правда, maman. Что-нибудь в этом роде…
Фрэнсис приняла соответствующую позу: сидя прямо, она высоко подняла левую руку так, словно в ней было зажато какое-то оружие, и задрала голову.
– Я буду позировать Ротьеру, граверу, в греческой тунике и в шлеме, с трезубцем в руке. Идея принадлежит королю, но Джеймс Йоркский предложил назвать это изображение Британией, потому что оно должно символизировать мощь государства и нации.
Миссис Стюарт с явным трудом понимала то, что говорила дочь.
– На одной стороне монеты твое изображение, а на другой – короля, – сказала она в растерянности, и Фрэнсис поспешила ее успокоить:
– То, что выбрали меня, не имеет никакого значения. На моем месте вполне могла бы оказаться какая-нибудь другая девушка, и это было бы ничуть не хуже. Говорят, что меня выбрали исключительно из-за носа.
– Из-за носа?!
– Да. Говорят, что у меня римский нос, – рассмеялась Фрэнсис. – И что он якобы придает мне важный и серьезный вид. Хотя у меня нет ни того, ни другого, во всяком случае, мне так кажется!
Миссис Стюарт совершенно искренне согласилась с ней, хоть и считала, что легкомыслие ее дочери явно чрезмерно. Наверное, это просто маска, подумала она, маска, которая должна скрыть ее сильный характер, о котором мало кто догадывается. Она не понимала Фрэнсис и вряд ли когда-нибудь поймет. Генриетта-Анна, которая не перестает любить Фрэнсис и до сих пор переписывается с ней, все еще считает ее ребенком, который так и не повзрослел.
Вдовствующая королева, когда миссис Стюарт заговорила с ней о Фрэнсис, очень хорошо отзывалась о ней и сказала, что Фрэнсис – очень добрая и чистая девушка и что король, который совершенно очевидно от нее без ума, не пытается ее понять, хоть и не может не относиться с уважением к тому, как она противостоит его притязаниям.
Возможно, что Екатерина Браганса понимает Фрэнсис лучше, чем многие другие, и потому относится к ней так терпимо и спокойно. Она не ожидает от Фрэнсис никакого подвоха, не боится ее, к тому же, благодаря Фрэнсис, король, помимо своей воли, вынужден сохранять ей верность.
– По крайней мере, это позирование внесет какое-то разнообразие в мою жизнь. Мне это интересно. Иначе мы бы просто сидели и ждали, когда королева решит переехать в Виндзор, – сказала Фрэнсис.
– Это очень большая честь. Впрочем, в последнее время ты видишь так много внимания, что ко всему стала относиться слишком легко, – с сожалением заметила миссис Стюарт.
Фрэнсис не стала спорить с матерью, хотя на самом деле это решение короля произвело на нее очень сильное впечатление. Она, только она одна кажется ему достойной стать моделью для образа Британии, сказал он, и спустя несколько дней после отъезда миссис Стюарт в Шотландию Фрэнсис пошла на первый сеанс к граверу Яану Ротьеру, старшему из братьев, известных своим мастерством.
Хотя семейство Ротьеров и было родом из Дании, а выпуск новых монет должен был подтвердить притязания Англии на титул «владычицы морей» и ознаменовать ее победу над датским флотом, Ротьер был польщен тем, что выбор короля Карла пал на него. Его предпочли английскому граверу Томасу Симону, который также претендовал на этот заказ. В том, что был выбран Ротьер, и в том, что предполагалось изготовить деньги новым способом, многие обвиняли француза по имени Блондо и выражали свое неудовольствие.
