Очень любезно с его стороны не перечислять вслух полный перечень причин моих текущих огорчений. Не лучшая тема для болтовни за игрой.
А вслух я сказал:
— Да, в этой роскоши я натурально утопаю. Красиво жить не запретишь.
— Хотел бы я научить тебя вместо «ох, как всё плохо» думать: «Надо же, как интересно!» Но такое отношение к жизни приходит только с опытом. Ничего, сэр Макс, ещё какие-то несчастные лет пятьсот, и всё получится само.
— Бывает всё-таки совершенно неинтересное «ох как плохо», — сказал я, думая, разумеется, об умирающем лисе. Ничего интересного в его горе не было, как ни крути.
— Вот именно это я и имел в виду, когда говорил про опыт. Пока его недостаточно, любые разговоры о том, что неинтересных событий вообще не бывает, бесполезны. Впрочем, что касается твоих урдерских приятелей, ты и сам должен понимать, что щедрая судьба подкинула тебе любопытнейшую головоломку. А что ты пока не любишь, да и не особо умеешь их решать — так просто ещё не успел войти во вкус. Ничего, войдёшь.
— Штука ещё и в том, что головоломка поджидала меня в месте, где я искал совсем другого, — признался я.
— Другого — это чего?
Я пожал плечами.
— Даже не знаю. Другого, и всё. Чего-то прямо противоположного. Возможно, просто утешения?
— А. Ну, на твоём месте, я бы на это не особо рассчитывал. Не того ты склада человек, чтобы принять утешение из чужих рук. Может, и дадут, да взять не сумеешь. Всё, что ты можешь сделать, когда что-то идёт не так — встать, засучить рукава и исправить, если получится. А если не получится, лечь и умереть.
— Похоже на правду, — неохотно признал я.
— Я бы на твоём месте говорил это с другой интонацией. Торжествующей.
— Ладно, — кивнул я. — Потренируюсь.
И честно тренировался до самого вечера. Не уверен, что преуспел в искусстве торжествующей интонации, но настроение себе более-менее поднял. И всем окружающим за компанию.
А когда я уснул, мне снова приснилась игра в Злик-и-злак.
У моей партнёрши были знакомые черты и глаза цвета штормового моря; я не сразу, но всё-таки вспомнил, что она уже снилась мне вчера, хотел сказать: «Я тебя узнал», — и спросить, откуда она такая взялась и зачем снится мне вторую ночь кряду. Но грешным делом испугался, что от таких разговоров проснусь, не доиграв партию, а она вышла увлекательная, жалко было бы не довести её до конца.
Впрочем, доиграть по-человечески всё равно не получилось. После очередного броска кубика сероглазая женщина с досадой воскликнула:
— Злок-йок, не мой, а зелёный! Лучше уж просыпайся прямо сейчас. У тебя есть дела поважнее, чем обыгрывать меня.
От неожиданности я рассмеялся, а потом всё-таки проснулся. Скорее от собственного смеха, чем по команде, но это всё равно было досадно. Не столько из-за ускользнувшего от меня выигрыша — строго говоря, по правилам я всё равно уже победил — сколько потому, что за окном ещё стояла глухая ночь, без малейшего намёка на предрассветную синь, а сна — ни в одном глазу. Хотя проспал я максимум часа два, обычно мне и втрое больше недостаточно.
«Дела поважнее», ишь! Какие это, интересно?
Нет ответа.
Какое-то время я слонялся по дому, замышляя лютые злодейства. В смысле, прикидывая, нельзя ли прямо сейчас кого-нибудь разбудить. И вовсе не потому, что я так уж люблю мучить людей, просто спросонок в бедную мою голову лезли мысли, одна мрачнее другой. Самый простой способ от них избавиться — с кем-нибудь поболтать.
Есть, впрочем, и специальные магические приёмы, но проку от них немного, потому что они рассчитаны на помощь другим. А самого себя спасать полагается старыми добрыми дедовскими методами: волей и разумом, постом и молитвой, медитацией и психоанализом. Ещё можно почитать книжку, в идеале, увлекательный детектив. Но художественной литературы ни в Соединённом Королевстве, ни вообще нигде в Мире нет[24], и это самый большой недостаток нашей здешней жизни.
Впрочем, возможности таскать книги из Щели между Мирами никто не отменял. Так что на самом деле беда не в отсутствии детективов, а во мне самом. Просто я уже отвык утешаться таким способом. И любым другим способом тоже. Джуффин совершенно прав, мне нужно не утешение, а возможность немедленно всё исправить, даже когда её нет.
Особенно когда её нет.
Поэтому я не стал никого будить. Ну и ещё из чувства самосохранения, всё-таки когда имеешь дело почти исключительно со злыми колдунами, лучше не тревожить их понапрасну, а то проклянут спросонок, и бегай потом с лиловым лицом и, к примеру, менкальими рогами, на радость любопытным школьницам: ой, а что это у нас на улице такое интересное появилось? Мама, мама, смотри! А ты людей в такое превращать умеешь? А я когда вырасту, научусь?
Вместо того, чтобы поднимать переполох, я просто закутался в тёплое зимнее лоохи и вышел из дома. Обычно пешие прогулки меня успокаивают, как медитация, психоанализ, пост и молитва вместе взятые. Видимо, молюсь я ногами, и анализирую тоже ими. И пощусь, и медитирую заодно. А голова у меня просто для красоты.
Аргументом в пользу этого предположения может служить тот факт, что никаких конкретных идей в моей голове в ту ночь не было. Пойти пройтись — и всё. А ноги, меж тем, прекрасно знали, о каких «делах поважнее» шла речь, и куда мне в связи с этим надо.
Туда они и пошли.
Их замысел стал мне очевиден только через час, когда я обнаружил себя у Ворот Трёх Мостов. Это не единственный путь из Старого Города в Новый, но самый короткий и удобный. Я через них сегодня уже дважды проезжал.
Вернее, вчера.
Если бы я и дальше шёл пешком, добрался бы до места назначения уже утром. Но затягивать я не стал. Встал на Тёмный Путь и уже буквально секунду спустя был в саду знахаря Иренсо Сумакея. Нехорошо конечно вламываться на чужую территорию без приглашения, да ещё среди ночи. Но тут ничего не поделаешь, моё «надо» всегда было сильнее любого «нельзя».
Прокладывая Тёмный Путь, я сообразил сразу оказаться рядом с деревом, под которым спал нынче утром. А то искал бы его до послезавтра, знаю я себя.
Я опустился на колени рядом со старым лисом, чья участь не давала мне покоя весь день, долго гладил серебристую шерсть, а потом лёг рядом с ним в траву. Сказал:
— Посмотрим, чем я смогу тебя утешить.
Никаких конкретных идей у меня не было. Меня никогда не учили утешать — ни людей, ни зверей. В этом не было особой нужды, у меня нет знахарского призвания, хотя многим кажется, будто оно есть. Но там, где у настоящего знахаря призвание, у меня настроение. И не сказать чтобы я умел им управлять. Сегодня умереть на месте готов ради прекращения чужих страданий, а завтра вздохну: «Какая жалость», — и пойду заниматься своими делами, как обычно поступают все.
Но когда на меня находит очередной приступ сострадания, справиться с ним я, как показывает практика, не могу. Да и не то чтобы хочу.
Вот и сейчас я лег в траву, прижал к груди неподвижного лиса, как плюшевую игрушку, сказал ему вслух:
— Когда люди хотят увидеть один сон на двоих, они кладут головы на общую подушку, так, чтобы соприкоснулись. Это я худо-бедно умею, друг научил, спасибо ему. Считается, что тот, кто проводит ритуал, приглашает второго в своё сновидение; на практике это не всегда так, но мы с тобой всё-таки попробуем увидеть именно мой сон. Там тебе будет всяко лучше, чем в собственном, обещаю. И поговорить там, надеюсь, сможем, в моих снах все разговорчивые. Согласен?
Лис ничего не ответил. Ну, то есть, нормального человеческого ответа я от него, понятно, и не ждал, но всё-таки надеялся, что он моргнёт, шевельнёт ухом, или ещё как-нибудь покажет, что выслушал меня и даёт добро на эксперимент. Однако никаких знаков не последовало. Похоже, старый лис вообще ничего не чувствовал и не понимал. Ну или ему было настолько всё равно, что я даже вообразить не способен. Только теоретически предположить.
Но какая разница. На его месте я бы хотел, чтобы тот, у кого есть хоть малейший шанс облегчить мою участь, попробовал это сделать. Мало ли, вдруг получится. Ну вдруг?
Поэтому я уложил лиса так, чтобы наши головы соприкасались. И прочитал нужное заклинание, и представил, как мы вдвоём открываем дверь в полной темноте. И переступаем порог, переходим из одной тьмы в другую, где всё ещё ничего нет. И идём дальше. Дороги пока не видно, но я уже примерно понимаю, куда мы в итоге придём.
Дороги не было видно и потом, когда я шёл по заросшему деревьями склону, в месте подъёма довольно пологому, так что идти оказалось не слишком трудно, даже с тяжёлым лисом на руках. Всё-таки это было моё сновидение, а я не люблю избыточные сложности. Мне надо, чтобы всё получалось легко, хотя бы во сне, если уж наяву невозможно.
В конце концов я, как и следовало ожидать, споткнулся об очередной древесный корень, но вместо того, чтобы рухнуть в траву, медленно и плавно в неё опустился, как сорванный ветром сухой лист. В этом смысле сны выгодно отличаются от реальности, даже магической. Даже от магической реальности, в рамках которой я, мягко говоря, не самый последний колдун на своей улице.
