— Так почему вы его не вылечили? Заставили смотреть какой-то сон…
— Ещё вчера вы предлагали мне его убить. Говорили, что Йовка хочет умереть, а не выздороветь. На всякий случай я спросил его самого. Так и есть.
— Но получается, вы могли бы просто приказать ему перестать горевать по мёртвой подружке?
— Мог бы. Но на его месте я бы такому исцелению пожалуй не обрадовался.
— Дырку над вами в небе! Почему?!
— Да потому что знаю, каково это. Штука в том, что вместе со страданием уходит и ставшая его причиной любовь. И даже память об этой любви стирается — не сразу, а постепенно, незаметно, каждый день по крошечному, незначительному фрагменту. А однажды смотришь в зеркало и видишь там бодрого и румяного живого мертвеца с тусклыми оловянными глазами. Я, к счастью, вовремя опомнился. И предпочёл обезуметь от горя[25]. Это, как ни странно, было правильное решение. Иногда погибнуть — единственный способ остаться в живых.
— Ну может быть, иногда, — неохотно согласился знахарь. — Для некоторых особым образом устроенных людей. Но уж никак не для зверя!
— Зверь, способный так горевать о смерти любимого существа, это явно особым образом устроенный зверь. Нет никакой разницы.
Снова воцарилось молчание. Иренсо напряжённо обдумывал услышанное. Наконец спросил:
— Ладно. А что мне теперь с ним делать? Просто не будить? И вообще не трогать?
— Разбудить, в любом случае, уже не получится, — сказал я. — Не беспокойтесь о нём. Ему правда хорошо в этом сне.
— Да, это чувствуется, — признал знахарь. — Раньше рядом с Йовкой было тяжело находиться, а теперь легко и даже в каком-то смысле радостно. Как будто он выздоровел и теперь сладко спит.
— Так и есть. Просто сон беспробудный, но он сам этого захотел. Я на его месте тоже ухватился бы за подобную возможность, не особо раздумывая. Жизнь сознания — и есть настоящая жизнь. Какая разница, как это выглядит со стороны.
А что какое-то время я был почти уверен, будто что-то такое со мной и происходит, я доброму знахарю говорить не стал. Такие вещи я даже ближайшим друзьям не рассказываю. И вовсе не потому что опасаюсь получить в глаз за подобную ересь. Хотя и это тоже, будем честны.
Покончив с этой историей, я испытал такое облегчение, что пришёл домой, упал на кровать и проспал почти до самого вечера. Заодно и от простуды избавился; думаю, ей в конце концов надоело терзать насморком моё бесчувственное тело, и она ушла, хлопнув дверью. Надеюсь, просто в золотую даль, а не к кому-нибудь из соседей.
Но проверить руки не дошли, очень уж был занят: ужином в гостеприимном «Свете Саллари», вознёй с собаками, долгой романтической прогулкой, страшно сказать, при луне, и прочими приятными неотложными делами. Их оказалось так много, что я несколько дней кряду не разгибался. Ну, то есть, просто жил. Как самый настоящий нормальный счастливый человек. Захочешь, не придерёшься. Даже на таинственного родственника урдерских трактирщиков временно махнул рукой. Пусть молчат о нём сколько влезет. Сами за прохожими с колющими и режущими предметами не гоняются, и на том спасибо.
— Неудачное падение кубика вовсе не отменяет удовольствия, которое мы испытывали в предвкушении броска, — повторяла мне во сне сероглазая любительница Злик-и-злака, чьё имя я почему-то так до сих пор и не спросил. — Ошибочный ход не обесценивает наслаждение от умственных усилий, которые к нему привели. Проигрыш не может лишить нас счастья, пережитого в ходе партии, его уже никому не отнять. Собственно, именно поэтому мы так любим игры. Но на самом деле, в жизни должно быть точно так же. Ни наши ошибки, ни разгромные поражения вовсе не уменьшают ценности самого бытия. И трагическая гибель не означает, будто погибшему вовсе не следовало рождаться. Смысл не в триумфальном шествии по игровому полю, не в успехе, не в торжестве над соперником, а только в радости от игры. Кто умеет наслаждаться ею в любых обстоятельствах, тот действительно непобедим.
Просыпаясь, я вспоминал её слова с благодарностью, они были похожи на инструкцию, которой не то чтобы легко, но всё же вполне возможно следовать. И насмешливо думал, что долг всякого мудреца — время от времени сниться дуракам вроде меня. Просто для равновесия.
Впрочем, вряд ли я в те дни был таким уж дураком. В кои-то веки мне удалось договориться с собой, что сегодня, вот прямо сейчас, у меня есть всё, что нужно для счастья, а будущее мало того что смутно и неопределённо, так его вообще нет. Ещё не наступило. Глупо было бы начинать тревожиться о нём прямо сейчас.
Но потом оно конечно наступило. С будущим вечно так, сколько ни тверди, будто его нет, в какой-то момент это перестаёт быть правдой. Такой удивительный парадокс.
Будущее ворвалось в мою жизнь верхом на плечах сэра Кофы Йоха, хотя именно от него я подобной выходки совершенно не ожидал.
Кофино появление в моей гостиной за два часа до полудня стало для всех нас большой неожиданностью. Для всех нас — это значит для меня, Меламори и Друппи, собравшихся там с примитивной, но по-человечески понятной целью спокойно позавтракать. Базилио к этому времени уже усвистала в гости к новой подружке, озадаченные её уходом кошки, вероятно, устроили засаду в спальне своей любимицы, а Дримарондо ещё на рассвете отбыл в Королевский Университет с последней пачкой проверенных студенческих сочинений в зубах. Он, в отличие от всех нас, существо предельно обязательное, а потому вечно занятое.
Но речь сейчас не о Дримарондо, а о Кофе. Когда он переступил порог гостиной, Друппи от неожиданности сполз с дивана под стол, а мы с Меламори встревожено переглянулись и дружно спросили:
— Что стряслось?
Штука в том, что мы не первый год знакомы с сэром Кофой Йохом. И прекрасно понимаем, что сколько бы он ни прикидывался бесцеремонным старым полицейским, а остаётся при этом человеком светским, прекрасно воспитанным и тактичным. То есть, вломиться в чужой дом без предварительной договорённости решительно не способным — если, конечно, речь не идёт о слежке, аресте подозреваемого, внезапном неприятном разговоре по душам или других служебных обязанностях, выполнение которых требует пренебречь правилами хорошего тона.
— Да ничего особенного не стряслось, — успокоил нас Кофа. — Просто я, как несложно догадаться, завтракал у ваших соседей. А покинув «Свет Саллари», подумал, что довольно нелепо по несколько раз на дню проходить мимо Мохнатого Дома и ни разу не попробовать зайти — просто так, наудачу. И ещё потому, что приличной камры у наших урдерцев не допросишься. При всём моём уважении к кулинарным достижениям Кадди, напиткам он пока уделяет непростительно мало внимания. Считает их необязательным дополнением к трапезе. Что, в общем, неудивительно, у них в Урдере за едой пьют только подогретую морскую воду; хвала Магистрам, хотя бы подавать на стол речную я их отговорил…
— А у меня в доме обычно есть камра из «Обжоры», — кивнул я. — Логично. И добро пожаловать. Почему вы не садитесь за стол?
— Да потому что ты не приглашаешь, — проворчал Кофа, усаживаясь в кресло. — Ясно, что со своими особо не нянчатся, но вообще имей в виду, что согласно правилам хорошего тона, с незваным гостем следует обходиться или подчёркнуто грубо, сразу указывая ему на дверь, или напротив, преувеличенно вежливо, как с Королевским придворным — при условии, что ты действительно рад его видеть. Считается, будто избыточное гостеприимство хозяина уравновесит бесцеремонность гостя, и таким образом в Мире снова воцарится гармония… вот сказал сейчас это вслух и понимаю, что звучит довольно глупо; тем не менее, именно так всё и есть.
— У меня нет ни одного паланкина, — пригорюнился я. — Некому полчаса таскать вас по коридорам этого дворца. Даже не знаю, что теперь будет с мировой гармонией. Впрочем, камра из «Обжоры» у меня действительно есть. Большой кувшин, причём не какой-нибудь вчерашней, а свежайшей.
— Я знаю, — кивнул Кофа. — Своими глазами видел, как фирменный поднос мадам Жижинды влетел в твоё окно. И вошёл следом.
— Завороженный магнетической траекторией его полёта? — понимающе улыбнулся я. — Тогда берите этот грешный кувшин и наливайте себе, да побольше.
— Сейчас ещё и мороженое прилетит, — меланхолично заметила Меламори. — Правда, насколько я помню, вы им не слишком интересуетесь; ну, это дело хозяйское. Просто имейте в виду, что я готова с вами поделиться, если вдруг надумаете.
Благородное сердце. Поделиться мороженым с незваным гостем, будь он хоть тысячу раз сэром Кофой — это в её случае акт невиданного самоотречения.
К счастью, Кофа это тоже понимает.
— Спасибо, — серьёзно сказал он. — Я подумаю над твоим предложением. И, возможно, найду способ деликатно от него отказаться.
Высший пилотаж.
