картонных коробок. На торцах — указатели. И так — от потолка до пола. Было похоже на библиотеку. Слева двери выводили в технические комнаты. Напротив, в конце коридора, находился кабинет профессора Ламара. Инспекторы Лямотт и Брюнель уже были там.
— И как твои впечатления? — спросил комиссар у Мориса Лямотта.
— Никаких следов борьбы. Это похоже на садо-мазо игру, которая пошла как-то не так. Я думаю, что они запаниковали, когда увидели, что удушение зашло слишком далеко. Они забрали всё и бежали. В таких обстоятельствах люди способны на что угодно. Я не вижу смысла усердствовать. Мы никогда не найдём участников. Честно говоря, заниматься любовью в больнице среди кусков печени и всевозможных органов — это глупо. По мне, так нужно закрывать дело.
Комиссар Барде не любил, когда ему говорили, что делать. Он толкнул дверь и увидел профессора, лежащего на полу с фаллоимитатором, погружённым в самое деликатное место. Он был одет в какой-то блестящий комбинезон, в котором имелись отверстия. Шарф стягивал ему шею.
— Ты можешь выйти, малыш, оставь меня.
Комиссар Барде остался один. Он был озадачен, и его шикарные военного типа усы первыми ощутили это на себе. Комиссару казалось безумием, что такой известный человек устроил садо-мазо вечеринку на работе. Какой смысл? Удовольствие от согрешения? Комиссар в это не верил. Возможно, это убийство. Но постановка нелепа, до смешного нелепа. Комиссар устал. Слишком сильно он всегда погружался в поиски истины и давно заслужил репутацию зануды. Кроме того, ему трудно было ощущать сочувствие к жертве. Нет, гомосексуализм не шокировал его. Просто он не любил лицемерие и атмосферу в стиле Клода Шаброля.
«Слишком много семейных воспоминаний. Все хотят закрыть дело. В конце концов, почему бы и нет? Десять лет назад он вступил бы в борьбу. Старость — это отказ, — комиссар Барде чувствовал себя старым. — Итак, садо-мазо игра пошла как-то не так. Мы не найдём участников. Он продлит это дело на время, которое устроит семью, а потом всё будет похоронено…»
***
За дверью раздался звонок и громкий шум. Это прибыли криминалисты. Судмедэксперт возглавлял свою команду. Комиссар Барде пошёл к ним навстречу.
— Старина Жорж, не надоело тебе отслеживать чужие пороки и преступления?
Доктор Павар. Пятьдесят, тщательно подстриженные усы, яркий бегун за юбками. Он покорял своей культурой и необычностью. Большой любитель Пруста, он мог похвастаться тем, что дважды читал «В поисках утраченного времени».
— Остынь, Павар. Сегодня — точно не наш выбор.
— Ты сам не понимаешь, до чего ты прав. Ламар — мой старый приятель. В ранней молодости мы неплохо повеселились…
— Можешь рассказать мне поподробнее?
— Мы познакомились в детстве. Он был намного серьёзнее меня. Очень трудолюбивый. Он рано увлекся анатомией. Любопытный интерес. Я никогда его не понимал. Он прошёл интернатуру, и так как он был очень хорош, его карьера построилась сама собой.
— А ты?
— Был слишком занят на вечеринках. Вот так становятся судмедэкспертом. Но, по крайней мере, мои пациенты не болтают.
В словах доктора чувствовалась горечь. Не совсем его стиль. Комиссар Барде был с ним не в слишком близких отношениях, чтобы получать от него откровения. «Если он в них пустился, — подумал комиссар, — значит — он тронут, и его манерное хорошее настроение не должно обманывать. Гибель друга всегда возвращает нас к нашей собственной смерти. И возраст тут не имеет значения. Может ли он вести судебно-медицинское расследование?»
— Учитывая твою близость к Ламару, не хочешь, чтобы тебя заменили?
— Конечно, нет. Это мой долг, и никто, кроме меня, не позаботится о нём. Мы не часто встречались. Встречи старых бойцов — это не моё. Но я сохранил с ним глубокую дружбу. Это было не взаимно. Последний раз, когда я с ним встречался, это вышло случайно, на Южном вокзале. Он не был любезен. Похоже, ему было неловко меня видеть. Я не понял. А где он?
— В своем кабинете.
Комиссар Барде не пошёл с ним. Он следил за его реакцией. Раздалась страшная ругань. И вот появился Павар — весь белый, как полотно. Он с трудом сел с помощью комиссара Барде. В его возрасте он уже был сильно изношен, хоть и выглядел молодцом.
— Но почему? Это же нелепо. Я не понимаю, как Ришар мог вызвать такую ненависть.
— Ты не думаешь, что это мог быть несчастный случай. Садо-мазо игра пошла не так?
— Нет шансов, ты не знал его, его убили.
Он замолчал, комиссар Барде — тоже. Он слышал разговоры в коридоре, и этот беспорядок ему не нравился. Он чувствовал, что интимный характер места преступления подпитывает первобытные мозги. Это чудо, что фотографии не были сделаны. Он хотел оберечь доктора Павара. Он может быть ценным. Он решил поговорить ещё.
— Послушай, Жорж, как только криминалисты сделают отбор проб, я уберу тело. Никто, кроме меня, не будет этим заниматься. Я обеспечу молчание. Я не желаю ни журналистов, ни тех жаб, которые ищут информацию, чтобы довести её до всех. Я буду общаться только с тобой, и я попрошу тебя посещать меня каждый раз, как мы что-то выясним. Это убийство, и, учитывая личность Ламара, последствия могут быть очень серьёзными. Если ты поведёшь расследование, ты подвергнешь себя опасности. И вообще, старина, было бы разумно закрыть это дело.
Комиссар Барде сохранял молчание. Доктор Павар вопросительно посмотрел на него.
— Я оставляю тебя работать.
***
Он вышел из кабинета и возвратился к приёмной. Там его ждал мужчина.
— Добрый день, Жак де Ларрьер, директор больницы.
Это человек довольно крупный, около пятидесяти. Физически он очень ослаблен. Жир повсюду, живот, второй подбородок. Но он не мягкий, и чувстсвуется сила, которой пышет его тело. Это злодей, убийца. Он тщательно одет. Его галстук довольно утончён, хотя и пёстрый. Если он осмеливается надеть такое, это значит, что он уверен в своём вкусе и силе.
— Комиссар Жорж Барде.
— Какое несчастье, какое несчастье, я хорошо знал профессора. Эта смерть очень неприятна для больницы. Профессор был весьма уважаемым человеком. Его потеря крайне тяжела для нас. И плюс при таких обстоятельствах. Это ужасно. Это создает нам очень плохую репутацию, и это неприятно. Я знаю, что каждый человек имеет свою теневую сторону. Но, честно говоря, заниматься подобным в больнице…
— На данный момент мы склонны думать о преступлении с довольно плохой постановкой.
Комиссар перебил его. То есть больница всё знает. Короткие слухи, раздутые, искажённые. Нет необходимости подкармливать их.
— Но мне сказали…
— Мы слишком много говорим. Учитывая личность жертвы, я желал бы некоторого благоразумия в отношении умершего.
