— Передали по партам.
Алеша развернул хитроумно сложенный конвертик и вынул оттуда бумажку, вырезанную в форме сердечка. На сердце было написано: «1, 11, 6, 24, 1, 3, 26, 12. 13, 6, 13, 6. 12, 13, 14, 4, 14, 13, 21, 1, 3, 9, 23, 6, 17».
— Что за ерунда, — пробурчал Алеша и скомкал бумажку.
Сосед, заглядывавший искоса в записку, не стерпел.
— А может, шифр? — спросил он нетерпеливо и покраснел, поняв, что выдал себя.
«В самом деле: может, шифр?»
Алеше пришло в голову, что цифры означают порядковые номера букв в алфавите. Он быстро написал алфавит, над каждой буквой поставил номер и скоро прочел записку: «Алеша, вы мне немного нравитес».
— Вот ерунда какая! — вспыхнул Алеша и беглым взглядом окинул класс.
Быстро нашел Тасю. «Она?» Но Тася, поджав губки, смотрела на учителя широко раскрытыми главами цвета разведенного в теплой воде ультрамарина. «Не она!»
Он снова прочел записку.
«А мягкого знака нет, — машинально заметил он, еще раз повертел записку и побагровел. — Смеются! Ну и черт с ними!»
Он уткнулся в тетрадь, в infinitiv'ы и impenfeclum’ы, но заниматься уже не мог, — так хотелось, чтоб это Тася ему написала, и не ради шутки, всерьез.
Во время большой перемены он исподтишка следил за ней, старался попадаться на глаза, встречаться в коридоре, но, встречаясь, небрежно смотрел в сторону: вот, мол, я ни капельки тобой не занят! Это было трудно: хотелось обернуться, посмотреть в теплые глаза Таси, узнать, что она думает о нем. Или шел с товарищем, разговаривая тихо, толково, но вдруг, заметив неподалеку Тасю, принимался хохотать деланным, актерским смехом. Удивленно оглядывался товарищ, равнодушно проходила мимо Тася, поводя остренькими, чуть приподнятыми плечиками; низко опускал залитое краской лицо Алеша и клял себя за глупость.
И вдруг Тася подошла к нему — просто случайно, он даже вздрогнул от неожиданности, услышав ее вопрос:
— О чем мечтаете, Алеша?
Испуганно посмотрел на нее: «Смеется?»
Беленькое в оборках платьице, бусы на розовой шее, строгий, черный бант в белокурой путанице волос.
«Нет, не смеется!»
Хотел ответить просто, искренне: «О тебе».
Еще зазнается!
И грубо, небрежно ответил:
— Ни о чем! О перевыборах! — Заложив руку за пояс, важно добавил: — Знаете, какие у нас, у ячейки, сейчас горячие дни, и разговаривать некогда.
Ушла удивленная Тася: беленькое в оборках платьице, бусы на розовой шее, строгий бант в путанице волос.
И как они ловко и аккуратно ату путаницу в прическе делают!
Алеша шумно вздыхает и, недовольный собою, уходит в класс.
Ради перевыборов школьного самоуправления были отменены уроки и вал тщательно выметен сторожем Василием. До сих пор подметала «клуб» сама культкомиссия.
Впервые на ученическое собрание в полном составе явились преподаватели. Они неловко топтались на пороге, не зная, где сесть, как вести себя. Школьники растекались по залу, заполняя даже подоконники: учителям были предоставлены места в первом ряду. Но они не заняли их. Было бы похоже на фотографический снимок, сидят справа налево господин инспектор, отец-законоучитель, господа преподаватели, в центре — директор и господин попечитель.
Зинаида Николаевна первая нашла себе настоящее место: ее подхватили под руки школьницы, усадили, окружили ее и стали шептать свои секреты. Между учениками расселись и остальные педагоги.
Заведующий школой и Рябинин сели за стол, накрытый красной скатертью. Даже колокольчик был на столе, даже графин воды. Помощник заведующего школой, Платон Герасимович Русских, тоже зачем-то выкатился в президиум.
Алеша не нашел себе места. Оглядел зал. Невольно увидел: преподаватель математики Хрум сидит рядом с Никитой Ковалевым.
Потом еще увидел: Тася шепчется с Зинаидой Николаевной. Хотелось узнать, о чем. Валька Бакинский сидит рядом с Тасей. Зачем?
Валька замахал ему рукой: вали к нам! Алеша нерешительно потоптался на месте, пошел.
— A-а! Гайдаш! — певучим своим голосом приветствовала его Зинаида Николаевна. — Садитесь, садитесь.
«Почему Зинаида Николаевна улыбается?» — тревожно подумал Гайдаш и искоса бросил взгляд на Тасю. Он знал: школьницы всё рассказывают Зинаиде Николаевне, ходят провожать ее домой через степь на завод Фарке и, обхватив рукой тощую талию учительницы, шепчут ей свои сердечные тайны. Неужели и Тася ей нашептала?
— Вас в премьер-министры, Гайдаш, да? — улыбнулась Зинаида Николаевна.
Алеша небрежно пожал плечами: пустяки, мол, — а сам опять искоса посмотрел на Тасю. Та тихо посмеивалась, слушая Бакинского.
Собрание началось. После вступительного слова завшколой приступили к выборам. Председательствующий Рябинин предложил голосовать не списками, а каждого отдельно.
— Это правильно, — прошептала Зинаида Николаевна, — это демократично.
Несмотря на духоту в вале, она по привычке куталась в ветхую вязаную кофточку. Учительница была худенькая, кофточка просторно висела на ней. И слова учительницы были всегда худенькие, жалостливые. Вся ее педагогическая практика прошла в деревне, в заводских поселках. Дети в драных пимах, в унылых ситцах; мужики, тоскующие по куску земли.
Россия!
— Были великие люди в России, — говорила она вчера на своем уроке литературы: — Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. — И грустно добавляла: — А вы их не знаете, товарищи. — И еще более грустно: — И даже наших не знаете, современных.
Она затеяла внешкольные сверхпрограммные занятия. Ей не терпелось: она хотела все рассказать школьникам о великих людях их родины. Устраивая литературные суды, диспуты, поручала школьникам делать доклады. Главным ее помощником был Валька Бакинский, которому она предсказывала великое будущее.
— Вы только честно думайте и пишите честно, — говорила она, волнуясь и торопясь.
Она наклонилась сейчас к Бакинскому и спросила его шепотом:
— И вас тоже будут избирать, да?
Бакинский кивнул головой: он был польщен, увидев себя в списках ячейки.
Первым голосовали Гайдаша.
Зинаида Николаевна с любопытством посмотрела на него.
Алексей сидел, чуть подавшись вперед, стиснув зубы и упершись подбородком в кулаки.
«Вот он какой!» — вдруг подумала она испуганно и даже отодвинулась.
И ей непонятно, почему подымается такой шум, когда произносится фамилия Ковалева.
— К черту! К черту его!
— Не голосовать его совсем!
— Доло-о-ой!
Зинаида Николаевна нервно морщится: чем виноват ребенок, что его отец — офицер?
— Поймите же это, Валя, Гайдаш, — шепотом убеждает она их.
Вдруг стихает зал. Ковалев берет слово.
— Чувствуя себя... — произносит он отрывисто и хрипло, — чувствуя себя неспособным работать в этой атмосфере, я прошу снять мою кандидатуру.
Смех и крик перебивают его. Ковалев садится на место, он бледен, но спокоен. Рябинин замечает даже легкую усмешку на его губах и настораживается.
— Прошу! Прошу слова! — подымается Пышный. — Я тоже заявляю себе отвод, так как я перегружен учебой.
— Уважить! Уважить! — кричит, смеясь, зал. — Все равно не изберем.
А Рябинин морщится, он хочет понять: в чем тут дело? Он предоставляет слово Бондареву, кандидату ячейки.
— Я, товарищи, — смущенно говорит Бондарев, — тоже прошу меня вывести из списка. Нет уж, выведите! — раздраженно кричит он и садится на место.
«Саботаж! — соображает Рябинин. — Ну, ерунда!»
— Итак, — произносит он вслух, — итак, голосуем, товарищи!
— Нет, позвольте! — раздаются голоса. — Дайте всем высказаться.
Подымается Канторович:
— Заявляю себе отвод. Занят!
Подымается Алферова:
— Прошу меня вывести из списка. Не хочу, не хочу!
Подымается Воробейчик.
— Что же я? — говорит он развязно. — Что же, я останусь один, когда в списке только малыши теперь? Все товарищи из старших групп отказались. С кем работать? Благодарю покорно!
— Какие малыши остались? Чего плетете? — кричит Рябинин. — Вот Кораблев на седьмой группы.
— Связался черт с младенцами! — выкрикивает кто-то.
Подымается смех. Кораблев ерзает на скамейке. Его сосед Канторович говорит Колтунову:
— Нашему кораблику большое плавание.
Вспыхнув, подымается Кораблев.
— Я тоже... того... — глухо говорит он. — Прошу меня... того... — Он показывает рукой — чик! — как вычеркивают, и садится.
Неловкая тишина замирает над залом.
— Что же это? — растерянно бормочет Зинаида Николаевна. — Что же это?
Алеша забыл о Тасе, о соседях. Лицо его злобно перекосилось. Зубы стиснуты до боли.
— Что это? — хрипит он в ответ. — Это контрреволюция.
Рябинин пробегает глазами список. Никаких высказываний он больше не допустит. Голосовать! Есть еще в списке школьники старших групп.
— Голосуется товарищ Рубан Михаил из пятой группы, — подчеркивает он. — Кто «за»? Опустите! Кто «против»? Прошел товарищ Рубан. Голосуется товарищ Мартынова Варвара.
— Из какой группы?
— Из четвертой.
Смех, обидный, презрительный смех. Торжественное настроение перевыборов сорвано.
