бывшему следователю? И если это действительно Горовой, зачем он за ним следит?
Глава десятая. Потерянный рай
Август 1956 года, Ленинград
Дантист Филиппов, с которым разговаривал капитан Горовой, обещал сделать все в точности так, как ему было велено. Однако капитан привык не верить людям, тем более таким скользким, как зубные техники.
В самом деле, какой нормальный человек захочет лазить в чужие рты и что-то там переделывать, вдыхая запахи гниения и крови? Это можно было бы еще понять, если бы люди таким образом хотели служить нашей социалистической родине, но не о Родине они думают, а о больших деньгах, которые платят зубным врачам за их грязные дела! Доказательством этому служит тот факт, что многие из них не хотят работать честно, в поликлиниках, а открывают свои собственные кабинеты, куда гнилозубые пациенты волокут свои сбережения, надеясь приобрести улыбку, ослепительную, как у колхозного жеребца-трехлетка. Не говоря уже о том, что дантисты скупают золото для протезов у всякого рода жуликов, вроде Циркуля, которых капитан Горовой вынужден ловить не покладая рук.
Если бы спросить капитана Горового, для какой надобности отправился он следить за Циркулем, будучи сам уволен из органов, вряд ли бы он смог сказать что-нибудь, кроме набивших уже оскомину слов о Родине и долге офицера. Увы, не любовь к Родине и не долг офицера двигали сейчас Петром Иннокентьевичем Горовым. Он наконец понял, почему Циркуль казался ему таким подозрительным и почему ему все время хотелось завести против него дело. Да потому, что Циркуль, хоть и не был террористом и антисоветчиком, все же был мошенником и прохиндеем, неизвестно каким образом сумевшим обзавестись настоящим золотым запасом, даже небольшая часть которого могла бы осчастливить отставного офицера КГБ и послужить для него чем-то вроде выходного пособия.
Теперь, безусловно, требовалось поймать Мазура с поличным, поймать на месте преступления, и капитан сделал все, чтобы его план реализовался. Однако он не привык рассчитывать на удачу, он знал, что надо стараться предусмотреть любую случайность. И именно потому сидел он с самого утра в фойе гостиницы «Центральная», прикрывшись газетой, и ждал, пока выйдет из своего номера проклятый дезинфектор и отправится к дантисту.
Горовой умел ждать: нетерпеливые люди в органах не работают. Отгородившись от всего мира газетой, он сидел в кресле и прокручивал в голове возможные варианты предстоящих событий. За этим увлекательным занятием прошло почти все утро. Очнувшись, капитан посмотрел на часы и понял, что Мазур опаздывает на условленную встречу с дантистом. Часы жестокосердно тикали, отмеряя секунды, и каждая из них падала на сердце капитана и жгла его, как расплавленная золотая капля.
Почему Циркуль задерживался, почему не спешил на встречу с доктором? Возможно ли такое, что он уже прошел мимо, а капитан его не заметил? Может быть, он уже подъезжает на трамвае к дому дантиста, а Горовой все еще тут, ждет у моря погоды.
Капитан занервничал. Что делать? Остаться и ждать или броситься к дантисту, чтобы успеть взять Циркуля с поличным? А вдруг этот гад что-то пронюхал, вдруг он только и ждет, пока Горовой отлучится, чтобы улизнуть от него?
Основания для паники имелись весьма существенные, но капитан им не поддался. Он лишь сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, успокаивая себя, а затем встал и подошел к дежурной.
– Добрый день, – сказал он, улыбаясь несколько виновато. – У меня тут такая история… Мы с однополчанином договорились сегодня здесь встретиться, а он почему-то все не идет и не идет. Не могли бы вы мне помочь?
Девушка-дежурная оказалась на удивление любезной.
– В каком номере остановился ваш товарищ? – спросила она.
Горовой только руками развел.
– Этого я вам сказать не могу, не знаю. Но могу сказать его имя. Его зовут Мазур, Андрей Иванович.
Дежурная сверилась с журналом постояльцев.
– Действительно, – кивнула она, – есть такой. Андрей Иванович Мазур, 22-й номер.
Капитан обрадовался.
– С вашего позволения, я пойду, потороплю его?
На лице дежурной отразилось сожаление.
– Извините, это невозможно. Андрей Иванович вчера вечером выписался из гостиницы и выехал.
Капитан похолодел.
– Как выехал? Куда выехал?! – спросил он растерянно.
Тут уже настал черед разводить руками дежурной. Она не знает – вероятно, по месту жительства.
Еще несколько секунд Горовой стоял, онемев, чувствуя, как лицо его заливает огнем, а сердце – кровавой яростью. Затем, ничего не говоря, повернулся и деревянным шагом пошел к себе в номер – собирать вещи.
* * *
Дежурная не ошиблась: Андрей Иванович Мазур действительно выехал по месту жительства. Точнее сказать, по месту его прежнего жительства, а именно в Ленинград – туда, где до войны жили они вместе с его теткой Луизой.
Луиза Владиславовна по специальности была медработником и общалась с огромным количеством самых разных людей. Вероятно, именно поэтому она знала о том, что творится в стране, чуть больше обычного советского обывателя. Кое-что из этого знания перепадало и племяннику Анджею, хотя, конечно, весьма дозированно и только после того, как он стал постарше и, что называется, вошел в ум. Полученные от тетки сведения не изменили его отношения к советской власти и к родине – отношение Мазура к советской власти изменили лагеря. Можно было сколько угодно говорить о том, что вся система ГУЛАГа была создана злыми демонами из НКВД, а партийное руководство страны ничего об этом не знало, вот только личный опыт Мазура говорил совсем о другом. Правильность его взглядов отчасти подтвердилась и двадцатым съездом КПСС. Хотя, положа руку на сердце, до сих пор неясно было, как далеко зайдут изменения в стране и в партии. Да, культ личности разоблачили, да, Берию расстреляли, да, освобождение и реабилитация невинно осужденных идут полным ходом, но те, кто сейчас руководит страной, – эти люди ведь руководили ей и раньше, они были плоть от плоти преступной власти и сами были этой властью. Достаточно ли воли одного Хрущева, чтобы переменить коренным образом страну и партию, и как далеко пойдет это воля?
Обо всем этом он думал, подходя к родному дому, но старался не думать о том, почему за все годы, что провел он в лагере, тетка Луиза, любившая его как родного сына, а может, даже и сильнее, потому что других сыновей у нее не было, – так вот, почему за все эти годы она не написала ему ни одного письма и ни на одно письмо не ответила.
Была еще одна вещь, о которой он старался сейчас не думать, – почему за все время его пребывания в лагере не пришло ни одного письма от его девушки Маши. В первый год на прииске «Лучезарный» ему разрешено было отправить только одно письмо, но потом он отсылал их регулярно – и Маше, и тетке.
