Я не знаю, в каком городе мы находимся. Я едва помню название этого отеля. Но этот момент запомню на всю жизнь.
Мы доходим до нашего номера и захлопываем за собой дверь. И несмотря на то что кондиционер работает на шестидесяти пяти градусах, мы не теряем времени на раздевание. Сегодня мы трахаемся так, будто наступил конец света — потому что в каком-то смысле так оно и есть.
Шеридан сидит на краю дубового письменного стола. Я отодвигаю вращающийся стул в сторону и падаю на колени, раздвигая ее бедра и слизывая ее влажность кончиком языка. Схватив меня за волосы, она издает тихий стон — как раз в тот момент, когда начинает звонить ее телефон.
— Не обращай внимания, — говорю я ей, мое дыхание согревает ее киску.
Шеридан закусывает губу и кивает, синхронно покачивая бедрами с моим проникающим языком.
Через минуту телефон звонит снова.
— Продолжай, — она крепче прижимается ко мне. — Я так близко…
Но это уже третий раз подряд, который крадет у нас момент.
Шеридан стонет, соскальзывает со стола, оставляя свой вкус на моих губах.
— Прости. Дай мне только посмотреть, кто взрывает мой телефон… — Шеридан находит в темноте свою сумку, затем телефон. Экран ярко светится на ее лице, освещая озабоченное выражение, которого раньше не было. — Это мама. Подожди. Она оставила голосовое сообщение.
Шеридан воспроизводит сообщение и подносит телефон к уху, и хотя он не включен на громкую связь, ее мама говорит так яростно и громко, что я слышу каждое слово.
— Шеридан, ты должна немедленно вернуться домой, — говорит ее мама. Если бы не знал лучше, я бы сказал, что она почти плачет. — Я не знаю, где ты, но знаю, что ты не у Адрианы, потому что я только что звонила ей. Возвращайся домой. Сейчас же. Это срочно.
Ее широко раскрытые блестящие глаза встречаются с моими через всю комнату. Ей не нужно ничего говорить. Мы одеваемся и проскакиваем стойку регистрации по пути к выходу — номер уже оплачен.
Я возвращаю нас в Мередит Хиллз, и высаживаю ее на библиотечной стоянке, рядом с ее машиной. Шеридан не произнесла ни слова с тех пор, как мы выехали из отеля, и я могу только предположить, что она думает о худшем.
— Все будет хорошо, — говорю ей, но я этого не знаю. Никто никогда этого не знает.
Наклонившись над консолью, Шеридан прижимается щекой к моей, ее ресницы трепещут.
— Я люблю тебя, Август. Эти слова вертелись у меня на кончике языка весь день, но я так и не нашла подходящего момента, чтобы сказать тебе это. Но на случай, если мы больше не увидимся после этого… Я хочу, чтобы ты знал это.
Ее слова вдохнули в меня жизнь и в то же время разбили меня вдребезги.
— Я тоже тебя люблю, — говорю я ей. — И мы еще увидимся.
Это еще одна вещь, в которой я не уверен. Не потому что я бы не перевернул небо и землю, чтобы увидеть ее снова, а потому что ее мать — это весь ее мир, и Шеридан пожертвовала бы собственным счастьем, если бы это означало безопасность ее мамы.
Шер вылезает из моей машины и садится в свою.
Через несколько секунд она становится ничем иным, как парой красных задних фонарей, исчезающих в темноте. Парализованный тяжестью этого момента, сижу в своей машине на холостом ходу, как мне кажется, целую вечность, сотни раз прокручивая наш совместный день, прежде чем у меня хватает сил уехать.
Если я больше никогда не увижу ее, то я буду тем, кто умрет от разбитого сердца.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ШЕРИДАН
Я нахожу маму за кухонным столом рядом со стопкой почты. На подъездной дорожке нет машины скорой помощи. Машины отца нет. Ничего из этого не кричит о срочном кризисе.
— Я не понимаю, — говорю я. — Ты сказала, что была срочная ситуация?
У нее перехватывает дыхание. Какое-то тревожное, затаившие дыхание. А ее глаза налились кровью и опухли. Она плакала.
— Присаживайся, Шеридан, — говорит мама хриплым голосом.
Я сажусь на стул рядом с ней, руки дрожат, потому что я никогда не видела ее такой спокойной и одновременно такой расстроенной.
— Мы получили по почте счет от «Центуриона», — мама придвигает его ко мне. — Что мне показалось странным, потому что ты сказала, что мы получаем какой-то грант. Признаюсь, это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой, но я доверяла тебе. Верила тебе. В любом случае, это был всего лишь стандартный счет, показывающий, что плата за этот месяц уже поступила… но я уже собиралась выбросить его в мусорную корзину, когда увидела вот это.
Она указывает на имя внизу.
— Шеридан, почему здесь указан Август Монро как наш плательщик?
Я тяжело вздыхаю, но прежде чем успеваю произнести какую-то ерундовую отговорку, задняя дверь распахивается, и входит отец с охапкой продуктов. Его взгляд проходит между нами, и он задерживается в дверном проеме, как будто боится ступить на минное поле.
— Что… происходит? — спрашивает папа.
— Очевидно, некто Монро оплачивает услуги моей сиделки, — говорит ему мама, хотя ее внимание приковано ко мне.
Папа кладет продукты на столешницу, оставляя их, чтобы самому осмотреть улики.
— Я не могла дозвониться до Адрианы, — говорит мама. — Поэтому позвонила ее маме. Она сказала, что тебя там не было, что они были в Чикаго на девичнике в эти выходные. На самом деле, она сказала мне, что не видела тебя несколько недель.
— Шеридан, это правда? — спрашивает папа, как будто у него есть хоть какое-то право уличить меня во лжи.
Мой желудок сжимается. Впервые в жизни два разочарованных взгляда приковывают меня к земле. Я больше не зеница их ока, я — ливень, испортивший их прекрасный пикник.
— Я так и знала, — говорит мама. — То, как ты ходишь здесь со звездами в глазах, наносишь дополнительный слой блеска для губ, завиваешь волосы.
